Ужас Данвича - Говард Филлипс Лавкрафт

Почти тотчас повернулся ключ и непохожий на себя Виллетт появился на пороге, требуя дров для настоящего камина в южной стене. В комнате-де холодно, а от электрического камина никакого толка. Мистер Вард не посмел задать ему ни одного вопроса, но немедленно послал за поленьями, и слуга, который складывал их в библиотеке, заметно дрожал от страха. Тем временем Виллетт успел побывать в заброшенной лаборатории и забрать оттуда кое-что, оставшееся после июльского переезда Чарльза и сложенное им в прикрытую сверху корзину – подальше от глаз мистера Варда.

Потом доктор опять заперся в библиотеке, и по дыму, повалившему в небо и застлавшему окна, нетрудно было догадаться, что он разжег огонь в камине. Довольно долго до мистера Варда доносилось лишь шуршание газет, потом он опять услыхал стук открываемой двери, следом грохот, словно что-то упало, и удары, которые не понравились всем, кто прислушивался к происходящему в библиотеке. Дважды Виллетт приглушенно крикнул, и тотчас непонятный омерзительный шорох наполнил дом.

Прибиваемый ветром дым стал черным и вонючим, и все принялись жалеть, что погода не помогает развеять тяжелую едкую завесу. У мистера Варда закружилась голова, а слуги сбились в кучу и не отрываясь смотрели в окно. Время тянулось долго, но в конце концов дым начал светлеть, и за закрытой дверью доктор принялся скрести, мыть, тереть. Потом, хлопнув какой-то дверью, Виллетт – мрачный, бледный, измученный – покинул библиотеку, держа в руках ту самую корзину, которую он взял в лаборатории. Окно он оставил открытым, и в проклятую комнату, где по-новому пахло дезинфицирующими средствами, хлынул чистый свежий воздух с улицы.

Старинная панель осталась на месте, однако она уже не вселяла ужас, наоборот, казалась чистой и красивой, словно никогда не было на ней портрета Джозефа Карвена. Близился вечер, но на сей раз сумерки никого не страшили, разве что внушали легкую грусть. Доктор никогда никому не рассказывал, что он делал в библиотеке. И даже мистеру Варду он лишь заметил:

– Я не могу ответить ни на один вопрос, но знайте, что есть разное колдовство. На сей раз дом очищен от зла. Спите спокойно.

Это «очищение» стало для доктора Виллетта почти таким же тяжелым испытанием, как его блуждания по подземелью, поэтому едва он добрался до собственного дома, как свалился замертво. Три дня он не выходил из своей комнаты, хотя слуги и болтали что-то насчет его отлучки в ночь под среду, когда входная дверь небывало тихо открылась и закрылась. К счастью, воображение у слуг небогатое, а иначе они заволновались бы, прочитав заметку в «Ивнинг баллетин» за четверг.

Весь четверг доктор Виллетт отдыхал, словно набираясь сил после трудных дел или в преддверии их. Вечером он сел за письмо мистеру Варду, которое отправил утром и из-за которого совсем было растерявшийся отец надолго задумался. Мистер Вард все эти дни не работал, так как никак не мог оправиться от шока, вызванного пугающим отчетом сыщиков и зловещим «очищением», однако письмо доктора несколько успокоило его, несмотря на обещанное им несчастье и новые тайны.

«Барнс-стрит, 10,

Провиденс, Род-Айленд,

12 апреля 1928 года

Дорогой Теодор!

Я понимаю, что должен кое-что объяснить тебе, прежде чем сделать то, что я собираюсь сделать завтра утром. Этим завершится то страшное, через что нам пришлось пройти (мне кажется, ни одна живая душа теперь не отыщет то дьявольское место, о котором мы с тобой знаем), однако боюсь, тебе не обрести покоя, пока я не уверю тебя, что это и в самом деле конец.

Ты знаешь меня с малолетства, поэтому, смею думать, ты мне доверяешь, когда я говорю, что некоторых вещей не стоит касаться. Для тебя будет лучше, если ты не станешь расследовать дальше дело Чарльза и не скажешь его матери больше того, что она уже знает. К тому времени, когда я приеду к тебе завтра, Чарльз исчезнет из больницы. Пусть это только и останется в памяти людей. Он был безумен, и он сбежал. Ты не будешь больше посылать его матери напечатанные на машинке письма и постепенно расскажешь ей о его болезни. Советую тебе поехать к ней в Атлантик-Сити и отдохнуть там. Один бог знает, как тебе необходим сейчас отдых, да и мне тоже. Я отправлюсь на юг, чтобы немножко успокоиться и собраться с силами.

Не задавай мне никаких вопросов, когда я приеду. Возможно, что-то у меня не получится, но тогда я сам обо всем тебе расскажу. Отныне тебе не о чем беспокоиться. Чарльзу уже никто, совсем никто не угрожает. Он теперь… теперь он в гораздо большей безопасности, чем когда-либо. И не бойся Аллена, или то… того, что он есть. Он в прошлом. Там же, где портрет Джозефа Карвена. Когда я позвоню в дверь, можешь быть совершенно уверен, что этого существа нет на свете. И пусть писанное минускулами послание никогда больше не потревожит твой покой и покой твоих близких.

Однако тебе надо приготовиться к большому горю и подготовить к нему твою жену. Скажу тебе откровенно. Бегство Чарльза не означает его возвращения к тебе. Он стал жертвой необычной болезни, как ты, верно, сам догадался по изменениям, происшедшим в его организме и в его душе. Не надейся увидеться с ним вновь. Пусть тебе станет утешением то, что он никогда не был злодеем или сумасшедшим. Живого, умного, любознательного мальчика погубила страсть к таинственному прошлому. Он столкнулся с вещами, о которых простому смертному лучше не знать, и дошел до таких глубин, какие не нужны людям, а потом что-то вышло из тех лет и поглотило его.

А теперь о деле, по поводу которого я должен просить тебя поверить мне на слово. Увы, нам не приходится сомневаться в судьбе Чарльза. Думаю, за год, если ты пожелаешь, ты сможешь придумать приемлемую историю о смерти мальчика. Поставь памятник на своем участке в десяти футах севернее могилы твоего отца, ибо там точное место последнего упокоения твоего сына. И не бойся ничего ненормального и сверхъестественного. Прах в могиле принадлежит твоему сыну, твоей плоти и крови – настоящему Чарльзу Декстеру Варду, душу которого ты пестовал с младенчества, – настоящему Чарльзу, у которого есть родинка на бедре и нет черного колдовского пятна на груди и шрама на лбу. Тому самому Чарльзу, который не совершал зла и заплатил жизнью за „строптивость“.