Сердце звездного дракона - Морвейн Ветер

были ровными, под потолком при их появлении замерцали серебристые шары. Их матовый свет озарил не слишком замысловатую, но удобную на вид мебель. За одним из проёмов, ведущих из комнаты, находилась кровать. За другим стены и пол были белыми, и Эллера догадалась, что это душ.

— До заката отдохнём здесь, — с деланным равнодушием произнёс Ровеналь.

Эллера, однако, поняла, в чём дело, и с искренним любопытством принялась оглядываться по сторонам.

— Ты жил здесь?

Ровеналь молча кивнул.

— Не очень долго, — признался он. — Большую часть времени я проводил за пределами планеты.

Эллера вздохнула.

— Бьюсь об заклад, ты сам ничего толком не знаешь о мире, который собрался спасать.

Ровеналь промолчал.

31

В ожидании наступления вечера Эллера устроилась в кресле в гостиной. Она надеялась, Ровеналь больше расскажет ей об этом месте, но утомлённая бегством и недавними видениями, задремала.

Увы, мысли не давали ей покоя и во сне. Уже приближались сумерки, когда она открыла глаза и поняла, что находится в комнате одна.

Вставать не хотелось. Отдохнувшей она себя не чувствовала — только спина ныла от неудобной позы.

Пошевелившись, Эллера осторожно вынула из-под себя затёкшую руку и, подтянув колени на сидение, обняла их.

Она сидела, смотрела на экзотический город, расстилавшийся за окном, и думала о том, что будет потом.

Возможно, они многое могли друг другу простить. Эллера чувствовала это, хотя помнила и разобрала по полочкам пока ещё не всё.

Она не удивлялась тому, что так долго не верила Ровеналю — и тому, что так внезапно поверила. Знала, что это естественно. Что так было всегда.

И ещё множество вещей «были всегда».

Всегда Ровеналь был её врагом.

Всегда Ровеналь вёл борьбу, смысла которой Эллера не понимала. И Эллера тоже всегда вела борьбу, и Ровеналь тоже никогда её не понимал.

Они научились находить общий язык. Научились молчать о том, что их разделяло. В основном потому, что на самом деле всё-таки понимали друг друга лучше, чем мог бы понять любого из них кто-нибудь другой.

Оба не знали меры в своих стремлениях. Оба не боялись умереть за то, во что верили. И оба понимали, что это глупо и что большинство людей… или драконов… не станет поступать так.

Ещё Эллера помнила, что в той, прошлой жизни, она вовсе не была драконом. А кем всё-таки была — не знала.

В осколках её воспоминаний одна эпоха сменяла другую, и она не могла разобрать, была ли это одна жизнь или десятки разных.

Но Ровеналь был рядом. Всегда. Врагом и любимым — до последнего два в одном.

Эллера не была уверена, захотела бы он аэто обсуждать, если бы Ровеналь был здесь, или нет?

Она смутно помнила, что в той, прошлой жизни, их объединили воспоминания, которых не было ни у кого, кроме них двоих.

В этой жизни воспоминаний не стало. И Эллера со страхом думала — сумеют ли они теперь найти общий язык?

Ещё она помнила свою смерть. В тот же день, когда спрыгнула со скалы с закованным в цепи Ровеналем на руках. Она не разбилась. Но бой и бегство отняли у неё остатки сил. А те трое, что остались за спиной, преследовали их. Намеревались казнить… Ровеналя, не её.

Но для Эллеры это давно уже было одно и то же. И ещё… Она смутно помнила, что действительно предпочла умереть сама. Потому что устала от войны. Устала защищать тех, кому на неё наплевать. Устала вечно прощать и понимать.

И мысли о том, что те трое пытаются их настичь, ранили её. Звенели предательством в ушах.

Она не хотела выбирать и не хотела искать выхода из бесконечного лабиринта кривых зеркал. Потому пробила его головой и ушла.

«Чтобы снова вернуться в такой же лабиринт», — со вздохом подумала она.

От событий собственной жизни, густо заплетённых в противостояние Эквилибриума, Инквизиции, Кармелона, какого-то мало понятного пока Ордена, ломило в висках.

Она думала о том, что Эквилибриум, объединивший под своим крылом галактику, был, видимо, тем самым, о чём Эллера мечтала и тогда, в прошлом.

«Но как это произошло? Из кого он произошёл?» — ответов на эти вопросы Эллера не знала.

Она думала о том, как повстанцы при поддержке Кармелона разрушили башни, призванные установить порядок в подвластных Эквилибриуму мирах… С тем, чего хотел тогда Ровеналь, можно было соглашаться или нет. Но это было просто и ясно. И Эллера его понимала.

Она сама хотела порядка. Хотела разумного устройства жизни. Хотела, чтобы люди осознали, что делать добро выгодней, чем бесконечно друг другу вредить. Старалась добиться этого любой ценой — как её учили много веков назад.

Но она понимала и то, что Ровеналь не желает вечно подчиняться, вечно быть ячейкой в строю сотни одинаковых лиц. Что он жаждет свободы, возможности выбирать. И Эллера знала, что Ровеналь из тех, кто, имея свободу, не сотворит зла.

Она могла спорить о том, насколько нужна свобода всем. О том, приведёт она к хаосу или нет, но…

«Она уже привела. Привела нас к Инквизиции. К мракобесию. К полному отрицанию разума. Где твоя грёбаная свобода, Ровеналь? Что стало с ней теперь? Не сумел удержать?»

Инквизицию Эллера не понимала. Не столько потому, что испытывала к ней отвращение, сколько потому, что принципы и логика её функционирования ускользали от осознания. Запреты и требования казались скоплением сюрреалистических картин. И от попыток разобраться в том, что же пошло не так, начинала болеть голова.

«Что говорят твои принципы теперь?» — спрашивала она Ровеналя про себя. «Неужели они — лучше, чем то, что могла предложить я?»

Впрочем, Ровеналя не было рядом, чтобы дать ей ответ. И Эллера вынуждена была довольствоваться тем, что перебирала в мыслях всё, что услышала от него за последние дни.

«Ты не хочешь спасать чужие миры. Ты говоришь, что каждый за себя. Я понимаю тебя, Ровеналь, понимаю, как никогда. Но разве ты сможешь выжить один на своём Кармелоне, наплевав на всех остальных? Дело даже не в том, плохо это или хорошо. Дело в том, что они придут за тобой… Да и что стану делать здесь я?»

— Если они придут — мы сумеем их остановить. В этот раз мы будем готовы.

Голос прозвучал за спиной, заставив Эллеру вздрогнуть.

— Я говорила вслух? — поинтересовалась она.

— Я слышу тебя… иногда.

Ровеналь обошёл кресло, в котором сидела нашаа, и