Реквием по любви. Грехи отцов - Людмила Сладкова

В хмельной загул ушла?

— Я не пью.

— Правда, что ли?

Стало неловко до жути за свой внешний вид:

— Да!

— Отчего же тогда сейчас в нулину? Шмель – и тот трезвее!

Лиза невольно поморщилась, вспомнив гадкого отца Соколовской.

— У Андрюши юбилей. Пришлось немного выпить! — принялась оправдываться, совершенно не понимая, для чего это делает. — А ты мог бы и… предупредить заранее о своем визите! Я бы… подготовилась…

Борис не иначе как нарочно оставил без внимания ее реплику,и снова замолчал. Теперь он разглядывал Лизу с некой затаенной теплотой.

С мизерной капелькой нежности в потемневшем взгляде.

— Кхм! — Лиза поспешила продолжить беседу, маскируя банальной вежливостью свое неимоверное волнение. — Как… долетел?

— Без проблем.

Ну еще бы!

— Надолго к нам пожаловал?

— По ситуации!

— М-м-м, — разговор давался ей непросто. Слишком уж немногословен был ее дядюшка. И как ни странно, ее это задевало. Глубоко ранило. — Тогда не буду мешать. Мы с ребятами устали и спать хотим.

Лишь короткий кивок служил ей ответом.

Мол, делай что пожелаешь!

Одобряю. Пока что…

— Где тебе постелить? — уточнила она на всякий случай. — У нас с бабулей или… с Петром Петровичем в соседнем доме?

— Не утруждай Валентину Степановну лишними хлопотами, — отмахнулся Борис с серьезным выражением лица. — Едва ли мы сегодня сомкнем глаз!

— Но...

— Правда, годы свое берут, — усмехнулся вдруг Черчесов. — Если конкретно прижмет, к тебе завалюсь, племяшка. Кемарнуть минут двадцать дашь? Не прогонишь?

Казалось, в тот самый миг к их разговору прислушивался каждый присутствующий здесь человек. Даже друзья притихли и осторожно ближе к ней подошли в качестве группы моральной поддержки.

— Не прогоню! — Лиза робко ему улыбнулась. — Доброй ночи!

— Отдыхай!

Вот и все…

С бешено колотящимся сердцем, с неистово пылающим лицом Лизавета обхватила себя руками и зашагала прочь. Да только не прошла и более трех метров. Остановилась, остро чувствуя горечь разочарования. Обиду.

Не так она представляла себе их первую встречу! Не так!

Словно чужие совсем. И это… слишком неправильно, чтобы быть реальностью.

Она упрямо стиснула кулаки и стремительно развернулась – да столь резко, что закружилась голова. Оказалось, дядя так и продолжал смотреть ей вслед. Провожал взглядом даже не предпринимая попытки остановить.

Ладно… будь что будет!

— Забыла чего?

От нее не укрылось, как он рассеянно шарил по карманам в поисках сигарет. Как тяжело дышал и злился.

Господи, неужели… нервничает? Из-за нее?

— Да, — удерживая его взгляд, выпалила она на выдохе, — спросить!

— Спрашивай, раз так!

— А если я вдруг пойму, что… ну… что хочу тебя обнять… вот прямо сейчас, например…это тоже будет считаться слабостью? Твоей? Моей? Нашей? И как быть, если от этого желания… внутри все полыхает?

Молчание длилось не дольше секунды, но показалось ей целой вечностью. Затем последовал страшный грохот. Прокурор поднялся на ноги и в одно невесомое движение смел со своей части стола всю посуду и еду прямо на землю.

Для чего? Освободил ей место, дабы не пришлось обходить столы вокруг?

Похоже на то, ведь следом Прокурор раскрыл свои объятия в приглашающем жесте и произнес:

— У кого есть право запретить тебе? У меня его точно нет!

Всхлипнув от переизбытка эмоций и напрочь забыв о манерах, Лиза со всех ног ринулась к нему. Проворно на столешницу забралась, игнорируя внезапную острую боль.

Ерунда! Колени, до крови сбитые о грубую древесину, заживут.

А тот миг, когда она наконец в его руках оказалась, когда к широкой родной груди прижалась и в ответ дядю стиснула – он бесценен!

— Вот теперь здравствуй, — она широко улыбнулась, орошая несчастную рубашку Черчесова непрошенными слезами, — дядя!

Глава 29

Обнимались они совсем недолго. Вскоре, когда худо-бедно обрела над собой контроль, Лиза отстранилась. Смущенно улыбаясь, она слезла со стола и поправила одежду. Содранные колени продолжали жечь и пульсировать тупой ноющей болью, но она старалась игнорировать сигналы тела.

Ибо повреждения были не смертельны.

К тому времени друзья, снедаемые любопытством и беспокойством, окончательно осмелели. Соня крадучись пробралась к своему отцу.

Не очень дружелюбно согнав с насиженного места его ближайшего соседа, примостилась рядом. Пользуясь случаем, подруга ласково прильнула к родительскому плечу.

— Ох и вертихво-о-о-остка! — беззлобно журил ее Петр Петрович. — Стыдобища!

— Прости, папочка.

— Вот отхожу ремнем, будешь знать, как жопой крутить!

— Конечно, папочка.

— Почему я не слышу, что это был первый и последний раз, Соня?

Та выдержала театральную паузу, а затем так же демонстративно приложилась губами к его ладони:

— Потому что не хочу врать тебе, папочка!

Прокурор и Похом, не сговариваясь, почти одновременно взорвались от громкого безудержного хохота. И большая часть присутствующих гостей их поддержала дружным хором.

Да, что-что, а извиняться Соня умела.

Алмазов в свою очередь возвел очи к небу:

— Не дочь, а наказание какое-то!

— Подумаешь! — фыркнула она строптиво. — Зато я очень сильнотебя люблю!

— Это точно, — улыбнулась Лиза уже гораздо искреннее, — она ведь и за Зарутского готова была выйти, лишь бы вас от тюрьмы уберечь!

— Ой, дурёха! — Ювелир играючи взъерошил волосы дочери. — Принцесска моя!

— Все, братва! Мы его теряем, — выкрикнул кто-то с другой стороны столов. — Поплыл Ювелир! Поплыл.

Вновь смех и пронзительный свист, от которого Лизе пришлось невольно поморщиться.

— Что есть, то есть, мужики. – сокрушенно признался Петр Петрович. - Не плодите дочерей! Они же потом вырастают и из своих отцов веревки вьют. Да что веревки – канаты! Да, Соня?

— Не-а! — вооружившись чистой вилкой, подруга принялась разглядывать родительскую тарелку. — Что у тебя тут вкусненького?

Оторвавшись от созерцания семейной идиллии Алмазовых, родственник пристально уставился Лизе за спину. Внимательно. В упор. Прямо на Андрея, все еще крепко прижимающего к себе перепуганную Вику.

— Жуть как на Володьку похож! — заключил в конечном итоге, обращаясь к Аркадию Михайловичу. — Старший не так сильно, а сопляк – почтикопия! Ну надо же…

— Кровь не водица, — философски изрек Похомов. — Алексей внешность матери унаследовал. Даже характер Юлькин: всегда спокоен, собран, рассудителен. Хрен его на эмоции пробьешь! А этот – точно куча хвороста – мгновенно вспыхивает. Как и батек его!

То ли Андрей от молчания устал,