Королева эпатажа - Елена Арсеньева

Ну, в общемто, вор должен сидеть в тюрьме… однако карательные меры крестьяне приписывали исключительно свирепости и злобности Настасьи.

А вот в чем госпожу Шумскую и в самом деле можно было упрекнуть, так это не в ерундовой ревности к молодым красавицам, а в тяжелой, почти маниакальной ненависти к счастливым матерям.

Да, не принесли счастья Настасье ложь и усыновление крестьянского сына! Парень уродился нрава скандального, да еще и избалован был не в меру. Миша Шумский получил прекрасное образование: учился в лучших столичных пансионах Коллинса и Греча, попал в Пажеский корпус, в среду знатнейшего дворянства России (в 1820 году сделался камерпажом государыни императрицы). Перед ним открывалась блестящая карьера! Из Пажеского корпуса он вышел в гвардию, под командование самого Аракчеева, в 1824 году Михаила Шумского пристроили флигельадъютантом в свиту императора. Стремительная карьера, взлет довели его самомнение до степени просто невероятной. Уж на что любил и почитал император Аракчеева, но сына его приемного (так считалось официально, Михаил ведь был Шумский, хотя все были убеждены, что на самом деле он родной Аракчееву) на дух не выносил и к конце концов взмолился, чтобы этого мерзавца из дворца убрали. Пришлось отправить парня на Кавказ, но пуля его там не брала: храбрость и жестокость его были если не равны, то уж точно беспримерны. А страсть к пьянству такова, что он был в конце концов разжалован и вовсе уволен от службы. Аракчеев, проклиная все на свете (он к тому времени уже знал тайну рождения Михаила и обмана Настасьи), пристроил его в монастырь, где Шумский успешно спаивал братию. Из монастыря его тоже выгнали… След Михаила затерялся на перепутьях истории, а проще сказать — в какомнибудь кабаке.

Но это события далекого будущего, а ко времени смерти Настасьи Михаилу был только двадцать один год.

Разумеется, Аксинья однажды проболталась ему, кто его родная мать, и с тех пор он беспрестанно шантажировал Настасью и грозился разоблачить ее перед графом. «Сыночек» всячески выказывал ей свою ненависть, и, право, можно было подумать, будто он искренне сожалел, что его возвысили из грязи в князи, и мечтал вернуться к существованию крепостного крестьянина. Порою он доводил Настасью до изнеможения, до истерических припадков!

При такой жизни и правда начнешь завидовать тем, у кого нормальные дети! И этой завистью Настасья изводила женщин. Она не раз отнимала у матерей детей и передавала их в чужие руки либо вообще в военносиротский дом. Досталось и некой Дарье Константиновой, жене управляющего мирским банком. По приказу Настасьи у Дарьи отняли младенца и передали его мужу, в то время как сама мать была сослана в СанктПетербург, где ее заставили работать простой прачкой. Константинова, женщина достаточна богатая (Семен Алексеев, муж Дарьи, был хоть и крепостной человек, но весьма обеспеченный, его официальный оклад составлял тысячу рублей в месяц — больше генеральского жалованья, что для того времени явление нередкое: многие купцы«миллионщики» официально были тогда еще приписаны к крестьянскому сословию и считались крепостными), так вот Дарья могла откупиться от подобной работы, нанять вместо себя другую женщину. Но госпожа Шумская запретила ей это делать.

Словом, Дарью Константинову тоже можно считать одной из тех, кто желал смерти Настасье.

Приступая к расследованию убийства и розыску, советник Псковитинов, назначенный для сего новгородским губернатором, сначала попытался восстановить картину преступления, свершившегося 10 сентября 1825 года.

Настасья Федоровна занимала нарядный особняк, скромно именовавшийся «флигелем», через дорогу от усадьбы самого графа. За домом располагался богатый сад, куда выходила роскошно украшенная веранда. Именно с веранды Настасья по утрам отдавала распоряжения дворне. В то утро домоправительница к работникам не вышла, они прождали ее больше часа, до семи утра, пока наконец комнатная девушка не прошла в спальню, чтобы посмотреть, почему хозяйка не просыпается. Оказалось, что хозяйка, вся залитая кровью, мертвая, лежит на полу в большой зале. Общинный голова Шишкин немедля велел оседлать себе коня и отправился догонять графа…

Это то, что было на виду, что было известно. Но в глазах Псковитинова весьма странно выглядело то, что никто из дворни якобы не слышал ничего подозрительного вплоть до того, как мертвую Настасью обнаружила комнатная девушка. Судя по многочисленным ранам, Шумская отчаянно сопротивлялась напавшему на нее. Трудно было представить, чтобы она при этом не кричала, не звала на помощь. Псковитинов обратил внимание, что оконные рамы во «флигеле» одинарные, поскольку в начале сентября еще не успели вставить вторые рамы для зимнего утепления. Казалось невероятным, чтобы крик, исходящий из комнаты на первом этаже, не был услышан кемто из дворни.

При осмотре места преступления был найден большой окровавленный нож, очевидно, и послуживший орудием убийства. Подобный нож не мог находиться в распоряжении комнатной девушки Прасковьи Антоновой, сознавшейся в убийстве. Его можно было добыть только на кухне. Псковитинов подумал, что Прасковья либо лжет на себя, либо у нее был сообщник на кухне, предоставивший в ее распоряжение большой мясницкий нож. А ведь и удары, судя по всему, были нанесены с неженской силой…

Псковитинов, не мудрствуя лукаво, вызвал к себе работавшего в тот день на кухне младшего брата Прасковьи Антоновой, Василия, и просто спросил:

— Твой ли нож, братец?

Василий Антонов упал ему в ноги и признался, что нож действительно принадлежит ему и этим самым ножом именно он, а не старшая его сестра Прасковья, зарезал Настасью Федоровну. Псковитинов приказал немедленно раздеть Василия: на шароварах и подкладке зипуна были обнаружены бурые следы, похожие на кровавые. Тут на руку следователю сыграло то обстоятельство, что никто из дворовых людей Аракчеева не успел переодеться — все они были закованы в кандалы в той самой одежде, в какой их застала весть об убийстве домоправительницы.

Следователь распорядился осмотреть одежду всех остальных задержанных. Преступление было очень кровавым, а это значило, что соучастники (если таковые существовали) должны были перепачкаться кровью жертвы. Но более подозрительных пятен ни на чьей одежде обнаружить не удалось: в том числе на одежде Прасковьи, которая винилась в убийстве сама.

Василий Антонов рассказал, что Прасковья, страдая от всяческих унижений и побоев со стороны Настасьи Федоровны, не раз жаловалась на нее брату. Еще три года назад три комнатные девушки — Прасковья Антонова, Федосья Иванова и Татьяна Аникеева — и поваренок Василий Антонов решили отравить хозяйку. Раздобыли мышьяк, который Василий Антонов положил в острый соус. Домоправительница отравилась, несколько дней болела, но оправилась.

Теперь они снова решились на убийство. Василий заявил, что готов расправиться с Шумской. Но отвечать за убийство он нипочем не желал и требовал, чтобы сестра взяла на себя вину за преступление.

Прасковья согласилась, однако брат и сестра надеялись, что им удастся скрыться от наказания. Для этого они коечто затеяли: предполагали бежать из Новгородской губернии в оренбургские степи. Из Оренбуржья был родом друг Антонова — кантонист (сын солдата) по фамилии Протопопов. Он был готов помочь спрятаться беглецам у своих родственников, но просил Василия Антонова взять его с собою. Поскольку беспаспортным далеко уйти было невозможно, беглецы надеялись получить «билеты отпущенных солдат» (т. е. солдат, направляющихся в отпуск) и выписку на жену одного из них (то есть для Прасковьи). Этими документами распоряжался помощник казначея Ухватов, которого собирались подкупить.