Полет гарпии - Робин Хобб

Ки проснулась, когда вокруг было еще совершенно темно. Слишком рано, чтобы вставать. Она прислушалась: все в доме до сих пор спали. Некоторое время Ки неподвижно лежала в постели, с большим облегчением разглядывая клочок звездного неба, видимый в распахнутое окно ее комнаты. Шевельнувшись, она поняла, что простыни совсем отсырели, и стала нехотя вспоминать сны, вогнавшие ее в пот.

Она сумела припомнить лишь какие-то бессвязные обрывки, пронизанные ужасом и виной. И еще: за ней все время наблюдал Нильс. Нет, она не могла его видеть, но чувствовала его взгляд, его руки, силившиеся ее удержать. Помнится, она отшвырнула его и удрала, пробежав мимо каких-то развевавшихся занавесей. Она мчалась по длинному темному коридору, с треском захлопывая за собой многочисленные двери. Когда же за ней затворилась последняя дверь, она увидела, что снова стоит у подножия утеса, того самого, где гнездились бирюзовые гарпии.

И вновь она упорно карабкалась вверх по скале, несмотря на то что откуда-то появилась Кора и стала хватать ее за ноги, рыдая и умоляя не делать ЭТОГО. Ки лягнула ее, и Кора покатилась вниз, расшибаясь о камни. Ки расхохоталась, но вместо смеха из горла вырвался свист гарпии. Она добралась до гнезда, и снова был огонь и яйца, лопающиеся в пламени. Но вместо нерожденных птенцов гарпии из-под скорлупы вывалились Свен, Рисса и Ларс – скорченные зародыши, омытые влагой и кровью. Пораженная ужасом, Ки так и не прикоснулась к холодным, мокрым тельцам, которые сперва корчились перед ней в темных лужах среди ошметков скорлупы, а потом умерли один за другим, задыхаясь и тихо крича. Это она, Ки, убила их всех. Прилетела мать-гарпия, уселась на карнизе повыше Ки и стала голосом Ки оплакивать их смерть. Ки хотела крикнуть ей, что сожалеет, так сожалеет… и вновь издала все тот же свистящий хохот, хохочущий свист. И сквозь весь этот ужас она явственно слышала шаги и тяжелое дыхание Нильса, разыскивавшего ее в темноте коридора. Он, впрочем, так ее и не отыскал. Когда Ки почувствовала его приближение, когда начала открываться последняя дверь, она заставила себя пробудиться. Она все-таки победила. Одержала горькую маленькую победу…

Поднявшись с постели, Ки кое-как натянула на себя одежду и сунула ноги в поношенные башмаки. В сознании разгоралось свирепое пламя. Предчувствие тяготило ее, предчувствие, с которым нельзя было не считаться. Старик таил в себе угрозу, смертельную угрозу для Ки. Чем скорее она окажется как можно дальше от него, тем лучше. Она заходила по комнате, собирая одежду и те мелочи, которые ей здесь принадлежали. Побросав вещи на смятую постель, она завязала их в узел. Хафтор был прав: пора уносить ноги. Прямо теперь. Она не взялась бы объяснять, что ее гнало, не взялась бы назвать разумную причину для своего беспокойства. Просто готовилась к бегству, и все.

Тише мыши пересекла она общую комнату; там было темно. Ки миновала ритуальную спальню, где ей пришлось спать в ночь Обряда… Оттуда доносилось бормотание старика, разговаривавшего во сне. Ки только ощерила зубы. Она добралась до наружной двери и тихо прикрыла ее за собой.

В сарае тоже царила кромешная тьма. Ки ободрала голени о деревянный угол, споткнулась, но продолжала двигаться дальше. Ощупью она нашла свой фургон, забралась в кабинку. Разыскала на знакомой полочке трутницу и огарок свечи. Она бросила на спальную лавку свой узел и стала высекать огонь. Потом принялась приводить в походный порядок кабинку, и ее движения были точны, хотя и проникнуты лихорадочной спешкой. Она вытирала пыль, вытряхивала одеяла и шарила по сусекам, определяя, какая часть припасов еще не успела испортиться. В муке еще не завелись долгоносики, но травы для заварки пересохли, превратившись в безвкусную труху. Ки безжалостно выбросила их. У нее не было ни вяленого мяса, ни корешков, ни соленой рыбы, ни меда, ни сала, ни сыра… У Ки екнуло сердце, когда она мысленно составила список всего, чего ей не хватало в дорогу. Сразу разболелась голова, в ушах зашумело. Ей потребовалось почти физическое усилие, чтобы отбросить страхи и сомнения. Она уезжает, это решено. Ничего. Уж как-нибудь она выкрутится…

Кое-как обиходив кабинку, Ки занялась другими делами. Конская сбруя, которой не пользовались несколько месяцев, казалось, окостенела. Ки щедро сдобрила ее маслом, потом как следует смазала каждое колесо. Проверила оси и колесные чеки. И с какой-то яростной радостью подумала о том, как быстро сумела справиться с каждым делом, так хорошо ей знакомым. Потом она попробовала придумать слова, которые она скажет Коре на прощание. Она любила старую женщину, несмотря ни на что. Но и прощать ей, что та изо всех сил поддерживала культ гарпий, более не могла. Она очень надеялась, что Кора поймет. И еще, что Хафтор сдержит данное слово и в самом деле снабдит ее свежей провизией…

Когда Ки возвратилась в дом, серые рассветные сумерки наливались осенней синевой. Она успела проведать своих коней: за несколько месяцев отдыха тяжеловозы нагуляли жирок и, как видно, соскучились по дальним дорогам ничуть не меньше хозяйки. Оба с охотой подбежали к ней, как только она их позвала.

Из входной двери навстречу Ки шагнул Руфус и остановился, загораживая ей дорогу. Взгляды, которыми они обменялись, были одинаково холодны. Руфус оскорбительно обозрел ее с ног до головы. Потом посмотрел на дорожку, по которой она пришла, так, словно предполагал увидеть кого-то идущего прочь.

– У тебя вдовьи узлы в волосах растрепались, – заметил он двусмысленно.

Ки невольно потянулась рукой к голове:

– Я с утра их еще не заплетала…

И она шагнула вперед, желая войти в дом, но Руфус не отошел в сторону.

– Тебе, похоже, поднадоело вдовство, – сказал он обличающе. – Я слыхал, ромни обычно недолго горюют…

– Может, так оно и выглядит. Со стороны, – ответила Ки. – У НИХ… – она специально употребила это слово, – у НИХ нет установленного срока для траура. Они знают, что горе измеряется иначе.

Руфус с глубокомысленным видом сплюнул:

– Ты не находишь, что они удивительным образом обходятся без многих обычаев? Не устанавливают срока для траура, не соблюдают никаких церемоний при ухаживании, не совершают обрядов перед тем, как улечься вместе с постель…

Глаза Ки нехорошо сузились.

– А у твоего народа вообще никакого траура нет. Обряд Отпущения – и все!

Руфус ответствовал ровным голосом:

– Зато, благодаря ему, нет и смерти, а значит, и горевать не о чем. Как правило…

Эти последние слова показались Ки двумя кривыми ножами. Руфус отступил, наконец, в сторону, сошел с крыльца и протопал прочь по двору. Ки осталась смотреть ему вслед. Ее распирала лютая злоба на этого человека, но ссориться было некогда. Сознание близкой опасности продолжало подстегивать ее…

Она вернулась в свою опустошенную комнату, чтобы расчесать и заново уложить прическу, заслужившую столь ядовитое замечание Руфуса. Ки хмурилась, затягивая узлы. Стало быть, Руфус вообразил, что она провела ночь в обществе Хафтора. И перешел от ледяной вежливости к презрению. Ки передернула плечами. Да пусть его думает все, что заблагорассудится. Скоро ей до всего этого уже не будет дела, а значит, и голову ломать не о чем. Лучше собраться с духом для предстоящего сражения с Корой. Да, думала Ки, это воистину будет сражение. Ее решимость окрепла, и сразу улучшилось настроение. Она порвет с ними, но сделает это честно и благородно. Да и Кора, надобно думать, не хотела бы другого прощания.