10 мифов об СССР - Александр Бузгалин

Впрочем, к чести Сталина следует сказать, что 18 июня были изданы директивы, имеющие целью повысить боевую готовность приграничных округов (в том числе предписывались маскировка и рассредоточение самолетов на приграничных аэродромах). Однако полностью предписанные мероприятия осуществлены не были, а жесткого контроля реализации этой директивы не проводилось.

Сражения начального периода войны выявили два весьма прискорбных факта – неготовность РККА к ведению современной войны и неготовность верховного главнокомандования руководить войсками в такой войне.

В прессе многократно высказывались самые различные версии того, как вел себя Сталин в первые часы и дни Великой Отечественной войны. Отсутствие достоверных свидетельств позволяет авторам этих версий выдвигать прямо противоположные утверждения – от заявлений о том, что Сталин находился в полной растерянности и даже прострации, фактически отстранившись от решения насущных вопросов обороны страны, до утверждений, что Сталин действовал спокойно и уверенно, как обычно.

Я лично не склонен доверять тем, кто полагает, будто Сталин впал в панику. Однако и действия Сталина по управлению войсками в первые дни войны, и действия высших войсковых командиров носят печать растерянности перед неожиданно складывающейся и до конца не ясной обстановкой. Многие крупные соединения неоднократно перебрасывались с места на место, совершали изнурительные марши, несли потери, так и не вступая в бой. Нередко отдавались противоречивые приказы то об оставлении какой-либо территории, то вновь о занятии оставленных по приказу позиций[297]. Разумеется, это вызвано не злым умыслом, а недостатком информации, запоздалым ее поступлением. Однако столь поспешная и неоднократная перемена принятых решений свидетельствует и о другом.

Когда стремление восстановить положение любой ценой превалирует над любыми рациональными соображениями военной науки – это свидетельство растерянности. Растерянность Сталина очевидно сквозит в его требовании немедленно нанести контрудары по прорвавшимся немецким войскам. Такой подход вел к тому, что контрудары осуществлялись без какой бы то ни было подготовки, без разведки, без организации взаимодействия частей и соединений и даже без учета реальных сроков выдвижения этих соединений к району намечаемого контрудара. Попытки возражать этим нереальным приказам и распоряжениям натыкались на грубый окрик и угрозы. Высшее военное руководство страны не пыталось противостоять сталинским желаниям, и само усвоило эту манеру управления войсками[298]. Одновременно отмечались случаи, когда военачальники упрямо игнорировали вполне рациональные распоряжения, отдававшиеся сверху.

Вот что свидетельствует о состоянии руководства войсками командовавший в 1941 году Южным фронтом И. В. Тюленев:

«Не имея конкретной, вытекающей из обстановки задачи, наши войска вынуждены были вести боевые действия на случайных рубежах…

Растерянность командного состава и штабов в те памятные июньские дни часто приводила к потере управления войсками, что сильно отражалось на боеспособности частей.

…Никакой организованной обороны создать и занять наши войска в первые дни войны не могли. Бои носили разрозненный характер. Вместо сплошного фронта обороны, который не мог быть создан из-за неорганизованного вступления в бой частей прикрытия, отдельные очаги и очажки»[299].

Совершенно несправедливо было бы отвергать действительную необходимость быстро реагировать на прорывы немецких подвижных войск контрударами наших собственных подвижных соединений по флангам танковых групп вермахта. Это было единственно возможное оперативное решение в тех обстоятельствах. Однако его исполнение оказалось на редкость неумелым, подверженным скорее эмоциям, чем профессиональному военному расчету.

Особенно ярко панический стиль руководства проявил себя в организации контрударов самыми мощными соединениями, которыми располагала тогда РККА – механизированными корпусами. Эти корпуса бросались в бой по частям, не успевая сосредоточиться, и в результате, будучи в целом сильнее противника, в каждый данный момент боя оказывались слабее, ибо могли действовать лишь частью сил, и в результате вступившие в бой части оказывались биты. А подходящие подкрепления оказывались лицом к лицу с противником, только что разгромившим их ранее вступивших в бой товарищей. Корпуса шли в бой без разведки, не зная даже, где находятся противостоящие им силы противника и наши собственные войска, без прикрытия с воздуха, без обеспечения горючим, боеприпасами и ремонтно-эвакуационными средствами, не поддержанные пехотой и артиллерией. Не зная реальной обстановки, Ставка нередко предписывала участие в контрударах соединениям, которые уже были втянуты в тяжелые оборонительные бои. Это, естественно, ослабляло реальный ударный кулак, который нередко существовал только на бумаге.

10-й механизированный корпус, который в начале войны был брошен на финскую границу, получив приказ о наступлении, смог ввести в бой всего… один танковый батальон, от которого очень быстро оторвались и пехота и артиллерия, реально не оказавшие ему поддержки! И дело здесь было не в том, что корпус не успел сосредоточиться и вынужден был вступать в бой своими передовыми частями (как это происходило при организации большинства других контрударов). Здесь проявилась неспособность высшего командного состава РККА грамотно распорядиться крупными танковыми соединениями. Командующий 23-й армией генерал-лейтенант П. С. Пшенников, в ведении которого находился корпус, начал изымать из состава корпуса танковые взводы, роты и даже батальоны, придавая их стрелковым дивизиям первой линии и управлениям корпусов[300], раздергав корпус по частям и фактически ликвидировав его как крупное танковое соединение.

Несогласованные и непродуманные удары мехкорпусов приносили в лучшем случае незначительный кратковременный выигрыш, покупавшийся слишком дорогой ценой. Скажем, относительно успешный (не приведший к немедленной гибели наносивших его корпусов) контрудар на Юго-Западном направлении в районе Броды-Дубно, который координировал сам Г. К. Жуков, страдал теми же недостатками (отсутствие разведки, отсутствие взаимодействия между корпусами и с соседями, отсутствие поддержки авиацией, отсутствие нормального снабжения горючим и боеприпасами). А ведь Жукова нельзя было упрекнуть в незнании этих азбучных истин организации современной операции (что он доказал на практике на Халхин-Голе). Здесь сказлось и отсутствие в Ставке достоверной информации, и подмена этой информации собственным нетерпением и начальственным окриком, и неспособность высшего и среднего командного звена мехкорпусов реализовать требования собственных уставов при организации крупной войсковой операции.