Каратель - Беркем аль Атоми

Количество работающих с той стороны стволов таяло на глазах — все правильно, куда им из-под пулеметов с флага деваться. Пулеметчики отработали на славу — еще по рожку, и можно на охват. Опасно обходить забитую колонну, но надо: на очереди быстрое мародерство и отход. …Сколько у нас? Хоть бы немного…

Огонь резко пошел на убыль и угас. …Неужели — все? Не может быть… — Серега опасливо приподнялся на локте. В голове пронзительный звон и уханье сердца. …Надо что-то командовать, а что?!. — почти панически резануло по нервам, но, слава Богу, с правого раздался хриплый голос Старого:

— Эй, господа хозяюшки! Живые есть? Ежли есть, руки в гору и выходим.

— И че? — глухо, как из по-земли, донеслось с той стороны дороги. — Конфетку дашь?

— По ебалу разок. Серьезно, мужики, не трону.

— Чего это ты такой добрый?

— Война войной, а безоружных мочить не приучен.

— Да ну?

— Слышь, ты тупой? Башку включи свою — на хуй ты мне сдался? Раздену, и иди. Мне товар гранатами портить неохота. Давай не еби мозги, выходи уже, а то закидаем.

С минуту там молчали. Серега напрягся — а если не поверят про гранаты? И че тогда? Гранат-то ведь нет, ни одной…

— Слышь, эй! Точно не кончишь?

— Я в баб кончаю. Не ссы, сказал — не трону. Только все вылазьте, понял ты меня? Если хоть один пионер-герой останется — всех завалю.

Над дорогой повисла пауза, выделив треск пламени, лениво копошащегося в заднем хамвике и под расстрелянным сильнее всех средним КамАЗом.

— Выходим, не стреляйте.

Ахмет приподнялся над гребнем, держа на прицеле то и дело затягиваемый копотью проход между главной фурой и первым КамАЗом. Из дыма вышел первый хозяйка — здоровенький хлопец в расстегнутой до пупа куртке. Аккуратно отбросив свою уродку, он вытянул руки в сторны и замер, не сводя глаз со Старого. Серегу словно подбросило — не дело старшему сидеть, как зритель в театре. Привстав на колено, он выждал момент, когда Старый начнет распрямляться, и со всех ног дунул к первому КамАЗу, держа на прицеле осторожно выбирающихся из-за машин хозяек.

Встав рядом с Ахметом, Серега с кровожадной сосредоточенностью сверлил взглядом испуганных врагов. …С виду — люди как люди, а?! А че, суки, творите с нами! Ну вот, пидарасы, ща ответите!.. — эта мысль довольно ясно читалась на его возбужденной боем моське, и добавляла холодного пота обреченным иринисам, старающимся не поймать случайно взгляд этого юного дикаря с горячим автоматом в руках. Семеро хозяек выстроилось в неровную сгорбленную шеренгу неподалеку от кучи сброшенных стволов.

— Все? Подранков не валяется там? — Серега заметил, что тон Старого изменился: Старый явно торопился, разговаривая с пленными как с пустым местом — ни малейших попыток рулить, ни грамма эмоций. …Да он их списал… — догадался Сережик и пообещал себе, что уж на этот раз перехватит лично хотя бы одну глотку.

— Есть, но тяжелые. Стрелять не смогут, — с готовностью доложил тот же длинный, что отозвался первым. — Я еще слышал, как в кузове кто-то…

— Цыц. — оборвал разговорившегося Старый и вытащил из кармана связку пластиковых хомутов, бросив ее прячущемуся за спины других коротышке. — Эй, порося, покрути-ка корешков своих. Чтоб затягивал как следует, понял? Так, э, пидарасы, ладошки врозь сделали! Ты, баран! За спиной! Во-о. Крепче тяни, свиненыш. Все, теперь сам иди сюда…

— Ой!

— Терпи, свинья, один хуй зарежу… — отрешенно ухмыляясь, пробормотал Ахмет, вталкивая коротышку в толпу пленных и вдруг гаркнул так, что пленные вздрогнули как один организм: — А ну, пали, суки! Пали, быстро! Куда, блядина! Мордой вниз. Кто дернется — труп. Сереж. Иди колонну зачищай. Помнишь?

— Да. От середки к краям, выстрелил — заглянул. Пулеметы страхуют. В кунги заглядывать издаля, после очереди. И смотри — пулемет сначала проверяй, если норма — тогда со станка сымаешь, там повертка такая есть справа, и весь патрон пулеметный собрать, чтоб ни одного не оставили. На хавку — похуй, главное — патрон и медицинское все. Смотри, чтоб из шмотья ниче, кроме бушлатов и сапог не брали, и так тащить дохуя. Все, давай, Серег, и быстро все — у нас десять минут на все про все. Какая непонятка — пришлешь.

Серега убежал, на ходу раздавая приказы своим мужикам. Ахмет протяжно выдохнул, обведя темнеющее небо настороженным взглядом и присел на корточки у головы одной из неподвижных фигур на затоптанном снегу.

— Эй, братишка, тебя как звать-то? Жить хочешь?

Правильно забитая колонна четко выстроила зарождающийся Дом. Так бывает всегда — когда люди обнаруживают войну, они быстро избавляются от лишнего. Сомнения — лишнее. Человек с сомнениями приносит беду всему подразделению, это он постоянно отстает, теряет доверенное имущество, ломает единственную лопату, попадает в лен. Его надо постоянно выручать и подгонять. Потому сомневающихся ненавидят все, и товарищи о оружию, и командиры.

Особенно командиры. Это оттого, что подчас сомневающийся заставляет командира стать убийцей — от приносящего несчастье надо избавиться, и командир вынужден отделить сомневающегося, послать его на смерть вместо нормального бойца, чтоб подразделение получило с его смерти хоть немного выгоды. Делается это всегда обманом, и от этого командир ненавидит сомневающихся еще сильнее: негодный для войны человек заставляет командира обманывать и убивать своих, что делает войну совсем уж поганым занятием. Вот что самое хреновое на войне. Не страх, не смерть, не ее насмешливая и бессмысленная несправедливость, а именно это. Страх проходит, а это — нет, оно намертво впивается в душу и лежит на самом ее дне тяжелой склизкой тухлятиной. Именно это будит тебя посреди ночи через десяток лет, и ты к концу второй сигареты в тысячный раз повторяешь все те же расчеты и делаешь все тот же вывод — да, я тогда поступил верно, и идешь обратно в постель, а на душе все равно лопается корка, и что-то жгучее сочится из трещин.

Но войну не бросишь и не уйдешь — вот что на войне и самое плохое, и самое хорошее. Поэтому…

…Поэтому сделаем так… — решил Ахмет и окликнул углубившегося в изучение трофейного бинокля Серегу:

— Сереж, у тебя Губа и этот, в пальте обрезанном, че делают?

— Лесхоз, что ли? Ленты их снаряжать посадил, а че?

— Пожрали они уже?

— Да, а…

— Иди отбивай их. Остальных сюда давай.

— На хера, Старый? Ты же говорил, наката подождем?

— Не будет никакого наката.

Сережик только недоуменно косанул на Старого, но, ничего не сказав, скрылся за дверью.

Народ ввалился, наполнив бывший Кирюхин кабинет непривычными запахами хозяйской амуниции. Мужики расселись вокруг длинной взлетки и одинаково завозились, закуривая душистые трофейные сигареты. Дождавшись тишины, Ахмет, сидевший на корточках у открытой дверцы буржуйки, прихлопнул дверцу и опустился в глубокое Кирюхино кресло.