Тень прошлого - Андрей Воронин

– Не спеши, – сказал голос. – Я совсем забыл тебя предупредить… Ты в субботу утром где был?

– Спал я в субботу утром, – слегка потерявшись, ответил Константин Андреевич. – А потом с тобой по телефону разговаривал.

Вспомнив о том разговоре, он поморщился: это ж надо было так перепугаться…

– А вот у меня есть другие сведения, – промурлыкал голос. – Некоторые свидетели готовы дать показания, что ты в субботу утром развлекался со своей рыжей…

– Во-первых, это вранье, – сказал Константин Андреевич, – а во-вторых, в этом нет никакого криминала.

– Так уж и нет. – Голос в трубке рассмеялся. – Рыжая-то до сих пор, наверное, у себя на кухне лежит.

Кто-то ей в голове лишнюю дырку просверлил – как раз в субботу утром. Говорят, что это был ты. Зачем же ты так грубо с девушкой обошелся, Лопатин? А еще следак…

– Дешевка, – сказал Константин Андреевич. – Топорная работа. Такие вещи принято доказывать, а доказать то, чего не было, бывает очень трудно.

Он говорил уверенно, но во рту у него вдруг стало сухо и мерзко, как после недельного запоя: он-то знал, что при желании можно доказать все, что в голову взбредет. Нет, решил он, пьянка отменяется – по крайней мере, до позднего вечера. Надо срочно гнать на работу и начинать что-то делать, пока они еще чего-нибудь не выдумали…

– Никому ничего на придется доказывать, если ты перестанешь валять дурака и отдашь папку, – сказал шантажист. – Ведь ты же все равно это дело запорешь, ты же бестолочь. Ты даже в собственной семье не можешь разобраться… Вот где, к примеру, сейчас твой пацан?

– Не твое дело, – огрызнулся Константин Андреевич.

– Вот видишь, не знаешь… А я знаю.

– Только попробуй его тронуть, мразь, – сказал Лопатин, чувствуя, как зарождается где-то под диафрагмой и стремительной волной растекается по всему телу ледяной холод. – Только попробуй…

– Не шуми, – посоветовал голос. – Мы же мирные, мухи не обидим, а ты обзываешься, как босяк. Следить надо за детьми, Лопатин! Проезжая часть – не место для игр и прогулок. Он же у тебя чуть под машину не попал, папаша ты хренов. Если бы не мы, уж не знаю, что и было бы…

– Где он? – с трудом ворочая непослушным языком, спросил Константин Андреевич. Ледяной, нечеловеческий, какой-то космический холод заполнил его целиком, без остатка, словно следователя прокуратуры Лопатина по самую макушку накачали жидким азотом.

– Не твое дело, – передразнил его голос. – Не волнуйся, ничего с ним не случится. Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин. Так как насчет папочки?

– Ну, мра…

– Не хами, – перебил его голос. – Папку неси, Лопатин. И так уже третий день нас за нос водишь, надоело.

Отдашь папку – получишь мальчишку. Не отдашь, будем пересылать его тебе по частям. В оригинальной упаковке.

Я думаю начать с его пухленького крантика… Кстати, о крантиках. Думай побыстрее, а то у нас тут есть один… рм.., любитель нетрадиционного секса. Боюсь, не услежу.

Да и какое я имею право? Я ему: нельзя, мол, а он мне: с кем, говорит, хочу, с тем и трахаюсь… Совсем как ты.

«Приплыли, – подумал Лопатин. – Полный абзац.»

Замороженный мозг невесомо плавал в жидком азоте, и мысль двигалась еле-еле, с трудом проползая по забитым инеем, окостеневшим от холода извилинам. «Какие, к черту, могут быть мысли, – вяло подумал он. – В такой ситуации люди – нормальные люди – действуют чисто рефлекторно. Плевать я хотел и на Агапова, и на этого козла в телефонной трубке, и на все на свете. Мальчишка не виноват, что мы его родили. Родили, не подумав, родили без любви и без радости: она – чтобы связать меня по рукам и ногам, а я так и вовсе ничего не знал, пока не стало слишком поздно… Кто это сказал, что дети не отвечают за родителей? Отвечают. Еще как отвечают…»

– Все ясно, – бесцветным голосом проговорил он в трубку, не вполне отдавая себе отчет в том, что говорит. – Все, можете успокоиться. Я выхожу из игры. Все.

Не трогайте его. Куда привезти папку?

"Бросить все, – подумал он. – Все бросить, забрать мальчишку и уехать куда-нибудь за Урал, в глушь, на Енисей, на Амур, к черту на рога, лишь бы подальше от этого проклятого города и от этой проклятой работы, для которой я оказался жидковат. Тут нужны люди из камня – каменные снаружи и внутри, как истуканы с острова Пасхи. А я – за Урал. Лес валить, золото мыть, рыбу ловить в Амуре этом самом…

Верку можно с собой прихватить, великодушно подумал он. Все-таки полжизни вместе. Она там подобреет.

Это она здесь от безделья на стенку лезет, от толкотни этой бестолковой. А там будет коров доить, в огороде ковыряться.., за грибами ходить, за ягодами – она это любит… Соленья, варенья, маринады всякие…"

Он заметил, что прихожая дрожит и расплывается перед глазами, и понял, что плачет. Лопатин подумал, что это жидкий азот нашел, наконец, дорогу наружу, но слезы были горячими и жгли, как кислота. Голос в трубке говорил и говорил, надиктовывая подробную инструкцию – как, когда, куда, что сказать и в какую сторону уходить, когда все завершится. И он молча кивал, роняя слезы на рубашку, словно собеседник мог его видеть.

Случайно подняв мокрые глаза, он увидел в висевшем на стене большом зеркале свое отражение и содрогнулся от отвращения – на орла он сейчас походил меньше, чем когда-либо в жизни.

Подъехав к условленному месту, полковник Мещеряков втиснул белую «шестерку» своей жены на только что освободившееся местечко у бровки тротуара, выключил зажигание, затянул ручной тормоз и огляделся.

Места были знакомые.

Время, конечно, поработало и здесь: везде виднелись оставленные его беспощадной рукой следы. Но этот уголок Москвы почему-то изменился меньше, чем можно было ожидать. Мещеряков не был здесь сто лет и теперь к его тревоге и озабоченности примешивалась еще робкая радость узнавания. Вот пивная – она была здесь тогда и стоит сейчас. Витрина оформлена по-другому, и вывеска, конечно, тоже другая – вместо скромного «Пиво-воды» над дверью красуется громадная стилизованная подкова, на которой для недогадливых выведено:

«Пивной бар „Подкова“». Кроме того, появились вынесенные прямо на тротуар легкие пластмассовые столики под полосатыми красно-белыми зонтиками. В остальном все осталось как было. Будто только вчера два молодых и нахальных лейтенанта, приехав в отпуск, пили здесь пиво и, как водится, ввязались в потасовку – разумеется, ради прекрасных глаз. Мещерякову тогда расквасили нос, и он отправился домой стирать рубашку и прикладывать лед, а Забродов, конечно же, увел девушку. Его-то даже не зацепило: уже тогда его мог зацепить далеко не каждый…

Вон он, сидит, развалившись за столиком с видом хозяина жизни, нимало не смущенный тем обстоятельством, что здесь, под полосатым легкомысленным зонтиком он в своем камуфляжном балахоне и тяжелых джамп-бутсах смотрится, мягко говоря, странновато. С блаженным видом потягивает пиво. Курит. Смотрит сюда. Ох, Забродов, мать твою, во что же ты опять влип?