Винтики эпохи. Невыдуманные истории - Антонина Шнайдер-Стремякова

Утром, после завтрака в столовой, всех увели к объекту, что был окружён снежными горами. Расчищенным от снега оставался лишь черневший в подземелье вход. По телу Петра прошла дрожь: «Если это шахта и мне дадут в ней работать, это лучшее, что может случиться». Под землёй он чувствовал себя надёжно: опыт помогал предвидеть опасность. Там под дамокловым ключом было тело, но свободной оставалась душа. Пётр становился хозяином кирки, опоры в шахтном стволе и даже короткого отдыха. Бесконечные контролёры, фискали, демагоги исчезали, как в ядах исчезает саранча. И когда объявили, что колонна будет работать в угольной шахте, у Петра от радости выступили слёзы.

Утром и вечером кормили «бурдой», в обед давали «тормозок» с куском чёрного хлеба и бутылкой воды, так что в Петре зрела уверенность, что он выкарабкается… В очередной раз, когда их утром уводили в шахту, навстречу провели колонну, и глаза Петра случайно столкнулись с усталым, но знакомым взглядом.

– Вальдемар! Ты-ы? – кинулся он навстречу.

– Куда!? Назад! – раздался крик, но обняться они успели. Выстрел в воздух – и их растащили.

– Адрес! Адрес Берты! – уже на расстоянии крикнул Пётр.

– Алтайский край. Родино.

– Мои в Степном Кучуке, рядом. Я зэк – заключённый.

– Зэ-эк?!.. – и, прежде чем колонна скрылась за снежной горой, Вальдемар успел крикнуть: – Повезло!

Под землёй Пётр в тот же день написал домой обо всём, что с ним произошло, и в конце дописал адрес Вальдемара. Размышляя, кем передать треугольник, решил обратиться к пожилому надзирателю с добрым лицом. И когда тот вышел на дежурство, Пётр встал в строй крайним со стороны, где шёл обычно надзиратель. В какую-то долю секунды, когда они оказались рядом, Пётр рискнул.

– Пожалуйста, передайте маме, – и, пряча руку в рукаве фуфайки, спрятал треугольник в руке надзирателя.

– Заключённый Герман, равнение в строю! – крикнул надзиратель, и Пётр тут же подстроился под шаг впереди идущего.

Ссылка на Алтае

В сентябре 1942-го в школу пошёл 7-летний Гелик. Ида и Ами уходили на колхозную работу, дома оставалась Маргарет с внучкой Голдой. Потеряв за короткое время мужа, знакомых, родственников и близких, лишившись среды, в которой прошла её жизнь, она, бывало, впадала в ступор, словно была на другой планете: всё чужое, всё незнакомое. И ждала-надеялась: придёт время, и им разрешат вернуться в родные края, что оберегают, как утроба матери. Размышляя о жизни, не понимала, за что их выслали и почему на их долю выпало столько войн: первая мировая, финская, революция, гражданская, раскулачивание, вторая мировая и, наконец, депортация. Чем и кому они мешали? Растили детей, но стать хозяевами своей судьбы детям не дали. Где сейчас Петя? Берта? Что с ними?

В этих думах-размышлениях она забывала, случалось, о 2-летней внучке, что возвращала бабушку в реальность голосом с русской печки, и Маргарет снимала её с самого тёплого места в домике. Вместо горшка, подержала девочку над ведром, одела, сварила мучную кашу, накормила, и они вышли во двор. Голда несколько раз пробежала туда-сюда, остановилась и, глядя снизу, попросила:

– Ба, давай играть.

– Ну, догоняй, – и, широко зашагав к дороге, оглянулась.

Внучка неуклюже семенила за бабушкой. Маргарет остановилась, подхватила её на руки и, чтобы малышка не заметила слёз, уткнулась ей в пальто.

– Пойдём в сарай, хрюшку накормим.

Вылив помои от вымытой посуды 4-месячному поросёнку, что был выдан Петру, чтобы сделать запас еды на дорогу в трудармию, и прислушавшись, как он чмокает, Маргарет подняла Голду.

– Пойдём печку затопим, а то к утру охолодает.

Сняв с внучки пальтишко, сунула ей в руки сшитую Идой куклу и занялась домашними делами, думая об Ами, которой «уже 25, а жениха нет и не предвидится». Одна радость: Гелик учится хорошо; за четыре месяца выучил русский язык и теперь на равных общается с соседскими мальчишками. Несколько русских слов знала и маленькая Голда, ни слова не знала одна только Маргарет.

– Ба, давай песню, – подошла к ней малышка, не выпуская из рук куклу.

– Песню? – улыбнулась Маргарет. – А какую?

Голда сжалась – не знаю, мол… Маргарет оставила дела, посадила девочку на колени и запела: «Alle meine Entchen schwimmen auf dem See» (уточки мои все плывут по озеру).

– Хорошая песенка?

– У нас нет уточек, – сказала Голда.

– Умничка. У нас много чего нет… и курочек нет, и голубей, и кошки.

Лотерейным выигрышем Маргарет и Иды случились соседки, две одинокие хохлуши: 43-летняя Глуша – разнорабочая, и её 20-летняя колхозная бригадирша— черноглазая дочь, красавица Галя. После того, как Ида и Ами сшили ей шестишовное платье из голубого шёлка, они сдружились. Мешок картошки, расчёт за платье, был дороже всяких денег. Галя не раз защищала своих соседок на правлении колхоза: «Воны мiнi, як сестры. Там дiтки, ix спасать надо. Давайтэ выпышем iм хочь 5-10 кг муки». И в контору для солидности вызывали стройную голубоглазую Ами, чьё лицо ничего, кроме испуга, не выражало. Когда ей сообщали о решении правления «спасти их от голода», испуг сменялся растерянностью, и хорошо знакомое русское «спасибо» напрочь исчезало из памяти.

Замками в селе не пользовались. Ранним утром соседки затапливали русскую печь и уходили на работу, прося Маргарет то вьюшку закрыть, то накормить поросёнка и корову, так что старушка оставалась на два хозяйства. За помощь соседки расплачивались картошкой, солёной капустой и огурцами, луком, чесноком, свёклой, морковью, иногда и чашкой зерна. Бывало, сварят пельмени и пригласят всех, будто родственников:

– Будьтэ ласкаві, сідайте за компанію[12].

Доставленные в эти края поздней осенью, немцы не смогли сделать запас продуктов на зиму, так что кувшин молока, тыква и немного пшена, что рано утром Галя принесла в очередной раз, были щедрым подарком. Ссадив на земляной пол Голду, Маргарет разрезала тыкву, вынула семечки, почистила, налила чуть-чуть воды и поставила содержимое чугунка тушиться. Когда тыква размякла, потолкла её, насыпала пшёнки, долила молока и снова поставила в печку. Вечером семью ждал праздничный ужин – пшённая каша, на которую были приглашены и щедрые соседки.

Спустя три месяца после депортации почтальон нежданно-негаданно вручил Маргарет письмо. Читать по-русски[13] она не умела и потому с нетерпением ждала из школы Гелика. В увесистом треугольнике многое было затушёвано, так что по складам Гелик извлёк следующее:

«Дарагая мама, сестра Ами, Ида, Гелик и маленкий Голда!

Я, мама Эмма, маленкий Саша и грудной Яша полумиль ис трудармия письмо от папа Эвальд и Вальдемар. Они работать на шахта ф город Воркута. Там холадно. Очен. Просят тёплый пальто и одияло. Вальдемар встречаль Петя. Говорить им не дали. Петя тош ф шахта, но получиль 10 лет тюрма бес права переписка. Петя кричаль ваш адрес, Вальдемар прислаль его. Я работать ф колхоз на ферма. Мама дома с дети. Ваша дочь и сестра Берта».