Мой зверь безжалостный и нежный - Рита Навьер

Я на миг приостановилась в паре шагов от его дома. Черт, я еще никому ничего не рассказала, а уже от стыда тошнит.

Но с другой стороны — это такая мелочь по сравнению с тем, что могло случиться с этим необузданным мальчишкой. Уж лучше сто раз опозориться, но пусть с ним все будет в порядке…

Я уже поднялась на крыльцо, как меня окликнул, подбегая, Гена:

— Марина! Все нормально! Тимур вернулся. Я его только что видел.

— И что с ним? Как он? — разволновалась я.

Гена пожал плечами.

— Мы не разговаривали. Он к себе пошёл, а я сразу к вам.

— Спасибо, иди спать, поздно уже.

Поколебавшись немного — все-таки и правда поздно, я тем не менее пошла к нему. Странно, но в его домике света не было. Но окна и дверь он закрыл, значит, и в самом деле вернулся.

Где-то поблизости раздавались голоса и смех. Подопечные, как обычно, наплевав на сон, бродили и развлекались. Поборов страх, что кто-нибудь меня заметит, я постучалась. Раз, другой, но Тимур не отозвался. Дернула ручку — заперто.

Ну, может, он и правда устал и сразу же уснул…

Что ж, завтра поговорим.

***

Ночь я спала ужасно: сны снились — один страшнее другого. И наутро встала вся какая-то разбитая и полубольная. Даже завтрак пропустила. А после завтрака, хочешь не хочешь, надо было взять себя в руки и идти на занятие.

Хорошо хоть Алика и двух его самых злостных подпевал больше не было в группе. Потому что сегодня у меня моральных сил — ну просто кот наплакал. Даже возникла мысль отменить занятие, но я решила не идти на поводу у слабости. Ещё хотела перед этим заглянуть к Тимуру, но прокопалась.

Не беда, попрошу его потом задержаться. Если он, конечно, придёт. Почему-то в этом я сомневалась…

Но нет, он пришёл. Опоздал, правда. Уже все собрались, и мы активно обсуждали результаты опроса, который проводили на предыдущем занятии, когда он появился.

В первую секунду я обрадовалась. И очень! У меня будто камень с души упал. Жив-здоров и не злится на меня, раз пришёл.

Но потом взглянула в его лицо, и аж запнулась, начисто забыв, о чем говорила. Сердце екнуло и задрожало, и накатила дурнота. И это притом, что на меня он даже не смотрел и вообще внешне казался совершенно спокойным. Глядя на него, подумалось одно: с таким лицом убивают, причем намеренно и хладнокровно, не задумываясь, не чувствуя ничего: ни страха, ни сомнений, ни сожаления. Ну или не убивают, но совершают такое, что у обычного человека и в голове не укладывается.

И не я одна это уловила — вся группа сразу же присмирела. Но я преодолела это странное ощущение и с улыбкой его поприветствовала:

— Проходи, Тимур, располагайся, где тебе будет удобно.

Он будто не услышал мои слова. Подошёл к стеллажу, взял зачем-то бронзовую фигурку Давида-победителя. Затем уселся на дальний подоконник, а фигурку примостил рядом с собой. И только тогда посмотрел на меня.

Ей-богу, более жуткого взгляда я не встречала. У меня дыхание перехватило от такой зашкаливающей концентрации ледяной ненависти.

С трудом я отвела глаза, но не смогла сразу собраться и вернуться к теме. Этот его взгляд… он буквально выбил почву из-под ног. Да и остальные начали вести себя странно.

Сначала все сидели в таком же оцепенении, глядя на него с явной растерянностью. Потом я услышала шепотки и… смешки. Да-да, мальчики как будто разморозились и ожили, стали ухмыляться, посмеиваться, строить какие-то гадкие гримасы, отпускать реплики.

— Оу, Тим!

— Фигасе! Чё? Серьезно?

— Когда успел?

— Ну ты молодец!

— Победитель сезона лето две тыщи четвертого.

Все смеялись уже в открытую. И при этом переводили взгляд с него на меня и обратно. Тимур на их вопросы не реагировал, будто их не слышал, он продолжал смотреть на меня, тяжело и неотрывно. И в его взгляде не было знакомой ярости, злости или обиды, нет, ничего такого даже близко. Это была именно ненависть, холодная, расчетливая и циничная.

— Алик бы щас облез, — прыснул Тарас.

— Ага, — поддержали его.

Я не знала, что происходит, но интуитивно чувствовала — что-то гадкое, нехорошее.

— Тим, и когда вы успели? В пещере, поди?

— А здесь?

— Ну чё? Как оно?

И я всё поняла. Меня будто наотмашь ударили так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Лицо полыхнуло огнем, а в груди, наоборот, стал разрастаться ледяной ком, сковывая мертвым холодом внутренности.

— Что происходит? — глухо спросила я, но в ответ услышала лишь глумливые смешки.

Все они, ну кроме Гены, который низко опустил голову, и самого Тимура, разглядывали меня так, будто я стояла тут перед ними голая — похотливо, насмешливо, унизительно. И эти их взгляды, как липкая грязь, пачкали кожу.

Они всё знали. Даже нет, они узнали про нас только что, с его появлением. И тут я сообразила: Давид-победитель. Тимур демонстративно взял эту фигурку, чтобы показать всем. Не просто сболтнул, чего я побаивалась, а сделал это самым жестоким, циничным и подлым способом. Намеренно причинил мне боль, опозорил и унизил при всех…

Поверить невозможно. Неужели он оказался способен на такую жестокость и подлость всего лишь потому, что приревновал меня к Ромке?

У меня перехватило горло. И в груди так больно стало, что, кажется, даже в глазах потемнело. И ведь больно не столько от позора, этих унизительных смешков и пошлых реплик, сколько от того, что он меня предал. Он... я же верила ему безоговорочно. И была уверена в нем больше, чем в себе.

От кого угодно я могла ожидать удара, от кого угодно я бы такое вытерпела, но не от него…

— Занятие окончено. Вы свободны.

Продолжая хихикать, перешептываться и бросать на меня сальные, насмешливые взгляды, все вышли. Гена на пороге оглянулся, посмотрел с каким-то ужасом на Тимура, потом стыдливо — на меня, задержавшись на пару секунд, но тоже ушёл.

Тимур же с непроницаемым лицом спрыгнул с подоконника, сунул злосчастную фигурку обратно, на полку, сунул руки в карманы джинсов и неспешно направился к выходу.

Сначала я стояла как столб, окаменев от потрясения. Потом меня, наоборот, всю затрясло, пришлось даже вцепиться в спинку стула, чтобы руки не выдали охватившую меня дрожь.

Голос тоже подвел, стал каким-то чужим, сиплым и бесцветным, но я все равно бросила ему вслед:

— Поздравляю, победитель сезона лето две тысячи четвертого. Надеюсь, оно того стоило.

И сразу отвернулась, потому что больше не могла сдержаться. Слёзы так и хлынули. Я подбирала их ладонями, крепко зажмуривалась, но никак не могла остановиться. Как же всё-таки больно, будто бритвой всю исполосовали. Он предал меня…