Мой зверь безжалостный и нежный - Рита Навьер

Марина

На негнущихся ногах я покинула зал для занятий, дошла до своего домика, к счастью, никого не встретив по пути. В комнате бессильно опустилась в кресло и какое-то время просто сидела, глядя в одну точку перед собой.

Надо было что-то делать, принимать какое-то решение насчёт того, как быть дальше, но никак не получалось собраться. И ни о чем не думалось, кроме как о Тимуре и его необъяснимом и таком жестоком поступке.

Это его предательство не просто ранило, оно раздавило меня. Даже после Ромкиного побега мне не было настолько больно. Тогда я хотя бы вполне могла и соображать, и действовать, тут же сидела как полумёртвая. Боль оглушила меня. Она пульсировала в груди и растекалась по венам, как яд. То и дело на глаза наворачивались слёзы, я только и успевала их смахивать.

Не знаю, сколько бы я так просидела, но тут в оконное стекло ударился камушек. Я встрепенулась, словно ото сна. Поднялась, посмотрела в окно. И сразу же услышала смех. Тарас и ещё один парень стояли метрах в пяти от домика и изображали, очевидно, что-то похабное. Затем Тарас и вовсе спустил шорты, выставив на обозрение причиндалы.

— Марина Владимировна, нравится?

— Что тут может нравиться? — брезгливо поморщилась я. — Не позорься.

— Что, у Тима лучше? — зло ухмыльнулся он, натягивая шорты.

Я отошла от окна, глаза опять заволокло. Однако теперь меня хоть встряхнуло. Глотая слезы, я начала собирать вещи.

Понятно, что здесь оставаться бессмысленно. Эти мальчишки, они же шакалята, им только дай возможность устроить кому-то травлю. И Тарас — это только начало.

Сейчас слух расползётся по всему лагерю, и начнется: кривые ухмылки, косые осуждающие взгляды, оскорбления. Потом пикантная весть докатится до Павла Константиновича, и меня с позором уволят.

Так что я решила не ждать. Покончить со всем самой и немедленно. Потому что я и так с трудом держалась, и все эти публичные издевки и осуждения я бы попросту не вынесла.

Благо вещей у меня с собой почти не было. За четверть часа я всё сложила в рюкзак, затем накинула его на плечи. Огляделась. На столике заметила книгу по психологии. Оставить её здесь или отнести в библиотеку? Решила отнести, тем более по пути.

И снова на глаза попалась его записка. Она лежала под книгой. В груди сразу же болезненно защемило. Глупый, жестокий мальчишка…

Про их «соревнования» мне ещё вначале Нина рассказывала, предостерегала. Но я, сама не знаю, почему, почти не сомневалась, что всё это тут ни при чём. Тимуру плевать было на эту возню, он хотел только одного — именно мне сделать больно. И сделал. А Давид — это просто способ. Только очень жестокий и подлый способ.

Но больше всего поразило, что такое он вытворил, просто потому что приревновал. На пустом месте! Ведь не я же назвала Ромку женихом! Мало ли кто что говорит. А Тимур… он даже ничего не спросил у меня, не дал объясниться, не захотел выслушать — сразу казнил…

Скривившись от боли, я разорвала записку и выскочила из домика. Книгу тоже забыла, ну и плевать.

По дороге к административному корпусу мне попались парни. Время подходило к обеду, и они всей группой направлялись в столовую. Только Тимура и Гены среди них не было.

Внутренне я сразу напряглась, приготовившись к очередным смешкам и оскорблениям. Но они молча прошли мимо. Ни тебе обидных слов, ни усмешек, ни сальных взглядов. Тарас так вообще отвернул лицо в другую сторону.

Ну и ладно, и слава богу.

***

Директора я буквально застала на пороге его кабинета. Он тоже собирался пойти пообедать, но, взглянув на меня, нахмурился:

— Выкладывай, что стряслось.

Боже, как же мне было стыдно! Я даже в глаза ему взглянуть не смела.

— Ну? — поторопил он.

— Я увольняюсь. Прямо сейчас.

— Час от часу не легче! И с чего вдруг такая срочность? Это из-за твоего жениха? Он тебя уговорил уехать?

— Нет, — помотала я головой.

— А что тогда? Ты объясни, с чего вдруг ты подрываешься так неожиданно? У нас с тобой, между прочим, заключен трудовой договор. Это тебе не филькина грамота. Ты не можешь просто так взять всё бросить и уехать, потому что тебе так вздумалось…

— Я нарушила устав, — перебила я его недовольную речь.

— В смысле? То есть как нарушила? — непонимающе уставился он.

Полыхая от стыда, я выдавила через силу:

— У меня была связь с Тимуром Шергиным.

— Какая ещё связь? — по инерции бухтел он, но потом замолк, помрачнев. — Ты с ним… это самое?

Я кивнула.

— Но ты же… Да как так-то?! Ты ведь говорила… — он так расстроился, что присел с каким-то потерянным видом. — И почему Шергин? Хоть бы ещё с кем-то другим, а то Шергин!

Я удивленно воззрилась на него.

— Что? Мне Шергин-старший уже тут стоит, — Павел Константинович полоснул ребром ладони по горлу. — Нас до сих пор треплют с этими проверками. И сам он прямым текстом сказал, что за сына он всех к чертям разнесет. А тут ещё это… Нового скандала мне для полной картины не хватало!

Павел Константинович ещё несколько минут сокрушался. Потом посмотрел на меня с досадой.

— Когда собралась уезжать?

— Сейчас.

— И что, по-твоему, я должен все дела бросить и везти тебя в город? Нет, я не могу. Жди до завтра.

— Не надо меня везти. Я сама.

— Ну так просто я тебя отпустить не могу. С тобой ещё что-нибудь случится, а мне отвечать. А у меня и без тебя проблем невпроворот.

— Вы меня увольте, и отвечать не придется.

— Все равно не могу. Опасно тут. Так, ладно. Подожди где-то час. Я тебя до Байкальска отвезу, а оттуда рейсовый автобус в город ходит.

Мне и час ждать было невмоготу настолько, что будь моя воля — я бы бегом до Байкальска побежала. Но директор уступать не собирался.

— Сейчас скажу Зинаиде, чтобы подготовила все бумаги и расчёт. Вернусь — подпишем и поедем. Иди погуляй часок.

***

Спустя час мы с директором выехали из лагеря. Всю дорогу он ворчал, что я подвела его доверие и ужасно разочаровала, что не дай бог об этом узнает папаша Шергина, что скандал будет — мама не горюй.

Мне, конечно, все еще было перед директором стыдно, но совсем не так, как до признания. Если честно, то теперь, когда он узнал правду, даже легче стало. Ничто больше не давило, не грызло. Если бы так же легко можно было избавиться или хотя бы приглушить боль в душе… Но нет, за ребрами жгло так, словно кислотой разъедало внутренности. Ещё и директор бередил рану, повторяя: Шергин то, Шергин сё…