Растворяясь в ярком свете - Джессика Кусд Эттинг

А я промолчала.

Усиленно рассматриваю коврик под ногами, кожей ощущая пристальный взгляд Брук. Жду, что она скажет в свое оправдание. Уличит меня в уклонении от ответственности.

Моя настоящая проблема в другом. Вместо того, чтобы принимать собственные решения, я всю жизнь слепо следовала за старшей сестрой, думая, что ей известны ответы на все вопросы.

Когда я наконец отрываю взгляд от пола, читаю в ее глазах лишь сожаление.

– Мне следовало внимательнее прислушаться к твоим желаниям, – говорит она сдавленным голосом. Щеки ее розовеют. – Ты права. Это я во всем виновата.

Сильно сомневаюсь, что она искренна в своем раскаянии, но старается взять на себя мою ошибку, если от этого мне станет легче. Частичка моего сердца устремляется к ней.

Пусть Брук и подтолкнула меня к принятию важного жизненного решения, вопрос в другом – почему я ей это позволила?

Она снова берется за ручку чемодана.

– Я уеду. Тебе нужно побыть одной. Как я понимаю, ты пока не готова меня видеть. – Она закусывает губу, и еще одна частичка моего сердца раскрывается ей навстречу. – Позвони мне, когда созреешь, Эбби.

Я отвожу взгляд.

Помявшись немного, она спрашивает надтреснутым голосом:

– Можно обнять тебя на прощание?

Я поднимаю на нее глаза, вижу, что она вот-вот уйдет, и мое сердце полностью оттаивает.

– Не уезжай, – шепчу я.

Ее нижняя губа начинает дрожать.

– Уверена? Если…

– Не уезжай, – повторяю я более твердым тоном.

Она смотрит мне прямо в глаза.

– Хорошо, я останусь.

– А иначе и быть не могло, дорогая, – сообщает Синтия из кухни. – Последний на сегодня паром уже ушел.

Брук давится смешком.

– Что ж, похоже, ты обречена терпеть мое общество.

* * *

В тот вечер все обитатели коттеджа ложатся стать очень рано, в «детское время», как говорится. Когда на следующий день я, шаркая, вползаю в кухню, оказывается, что добрая часть утра уже миновала. Какое там – почти настало время обеда. Синтия режет овощи из своего сада и сооружает из них красочный салат.

Брук сидит за столом, держа кружку так почтительно, будто та священная.

– Латте с куркумой? – указываю я жестом, хотя уже знаю ответ. Это и мой любимый напиток тоже, а запах куркумы я и вовсе за милю учую.

– Да! Как я раньше жила, не зная о его существовании?

– Я и тебе сейчас сварю, Эббс, – говорит Синтия, суетясь вокруг. – Тебе с кокосовым молоком или овсяным?

Я усаживаюсь за стол рядом с Брук.

– С кокосовым, пожалуйста. Спасибо, Синтия.

Брук искоса смотрит на меня.

– Я и не знала о существовании овсяного молока, пока сюда не приехала. – Я усмехаюсь, но тут же снова опускаю уголки губ. В ушах эхом отдаются собственные слова.

После обеда Синтия выпроваживает нас из дома, строго-настрого наказав мне показать сестре остров.

– Поверить не могу, что ты прожила тут так долго, – дивится Брук, когда мы направляемся к моей любимой тропе для пеших прогулок. – Здесь все такое…

– Уединенное?

– Маленькое. Просто крошечное. А с Wi-Fi как обстоят дела?

– Даже не спрашивай, – со смехом отвечаю я.

Мы с сестрой поднимаемся по тропе под раскидистыми кронами пальм. Я вовсе не обманываю себя – отношения между нами отнюдь не нормализовались. Но не потому, что я злюсь. Гнев расплавился прошлым вечером. Дело в том, что я чувствую себя чужой в собственном доме. Наша жизнь теперь делится на до и после: Брук с Эбби до БиГи и Брук с Эбби после. Я пока не знаю, как это «после» выглядит и как им управлять. Но ощущается как нечто странное и хрупкое. Мы взбираемся все выше по извилистой тропе, и так как Брук начинает задыхаться, прекращаем разговоры.

Брук сообщает мне отрывочные сведения о своих друзьях, но умолкает на середине фразы, когда примерно через полмили мы достигаем вершины. Отсюда открывается прекрасный вид на Каталину: сверкающая голубая вода, поросшие кактусами склоны холмов, покачивающиеся в бухточках лодки, струящиеся с неба лучи жаркого солнца и нежный шепот ветра. Магия Каталины в чистом виде, как ее называет Кертис.

Брук осматривается по сторонам и в какой-то момент тоже начинает понимать.

– Это место невероятное, – благоговейно бормочет она.

– Так и есть, – с нотками собственницы в голосе отзываюсь я. До конца жизни буду считать Каталину своим домом. – Пребывание здесь пошло мне на пользу.

Брук тихо смотрит на океан, а я впервые задумываюсь о том, как проходит ее лето. Она сидит взаперти в нашем коттедже в Колорадо, результат моего теста повлиял и на ее жизнь тоже. Вскрытый доктором Голдом конверт, подписанный моим именем, сообщил будущее не только мне, но и Брук. Что у нее есть сестра, которая однажды превратится в совершеннейшую незнакомку и станет, вероятно, говорить оскорбительные вещи. Которой сначала нужно будет помогать лишь чуть-чуть, а потом все больше и больше. Если это окажется непосильной ношей для мамы – или когда через много лет мамы не станет, – забота ляжет на плечи Брук, и ей придется склеивать осколки многих жизней, поскольку она единственная останется в здравом уме.

Я вспоминаю о выписанных ей доктором Голдом седативных пилюлях.

– Тебе бы, вероятно, это тоже пошло на пользу. – Я указываю на океанский простор, не глядя на сестру. – Чувствую себя прескверно оттого, что это убежище было доступно мне одной…

– Я рада, что оно у тебя есть. – Она делает глубокий вдох. – Я в порядке. И так было всегда.

Я вспоминаю одну фразу, которую она выкрикнула в пылу нашей ссоры дома у Синтии: «Мне уже не привыкать к плохим новостям».

– Можешь рассказать мне о своих тяжелых временах, Брук.

– Нет, не могу, – чеканит она категоричным адвокатским голосом. – Сама посуди: как мне сказать тебе, что у меня был плохой день? Или дерьмовое лето? Такое заявление сравнимо с пощечиной, правда же? – С ее губ срывается горький смешок. – У меня язык не повернется.

– Брук…

– Как я могу тебе пожаловаться? Это же будет ужасно эгоистично. – Ее голос дрожит. – Давай начистоту – мы обе знаем, какое событие следует считать несправедливым.

– Перестань! – Слова звучат с большей яростью, чем мне бы хотелось. Сестра начинает пугать меня своими разговорами.

Но ее как прорвало – не остановить. Она изливает на меня то, что все лето копилось в душе.

– Почему ты, а не я? – Она утробно всхлипывает. – Думаешь, меня это не терзает? Знала бы ты, сколько бессонных ночей я провела, гадая, отчего повезло мне одной.

Судя по виду – сморщенная, измученная, со следами слез на щеках, – ее никак нельзя назвать везунчиком.