Шпион федерального значения - Андрей Ильин

— Они убивают наших братьев и сестер, и мы тоже должны убивать их!.. — разглагольствовал боевик.

Все одобрительно смотрели на него и поддерживали его криками. И Сергей Матушкин смотрел. И тоже кричал… Одобрительно… Хотя хотел убить его. Но еще больше, чем его, хотел убить пленников, сам убить, полоснув вдоль строя из автомата, чтобы прекратить издевательство над ними, чтобы они не мучились. Он не мог смотреть на их унижение, на то, как они, надеясь, что им сохранят жизнь, пресмыкаются перед своими палачами. Кроме, может быть, одного…

Он готов был убить их из милосердия и сострадания, потому что ничем другим помочь был не в состоянии.

Но Аслан Салаев не мог никого убить раньше, чем ему позволят это сделать. Он не мог выйти из роли, чтобы не встать рядом с ними, он должен был быть как все и, как все, должен был получать от всего этого удовольствие! Чеченцы обожают такие, замешенные на крови, спектакли. И он — должен обожать!

Он должен ухмыляться, должен смеяться над грубыми, унижающими солдат шутками, должен поддерживать палачей и издеваться над пленниками. Как все остальные, хотя ему хотелось только одного — стрелять!..

— Ну что, вояки, хотите жить? — крикнул боевик. — Кто хочет жить — шаг вперед.

Солдаты на мгновение замерли в нерешительности, боясь выказать свою трусость, но потом кто-то один, первый, сделал робкий шаг вперед. И все другие, торопясь, тоже сделали.

Кроме одного.

Чеченцы довольно заржали.

Русские не были мужчинами, были шакалами и трусами. У одного из русских, паря, расползалось по штанам мокрое пятно. Они даже не умели умереть так, как умею г умирать чеченцы.

— Кто хочет жить, пусть встанет на колени и молит о пощаде! Тогда, может быть, мы его пожалеем.

Пацаны опустились на колени.

Кроме одного.

Тот один стоял, злобно глядя на чеченцев, и тихо, но страшно матерился. Он материл «чехов» и материл своих молящих о пощаде товарищей.

— Встаньте, падлы! — хрипло выговаривал он. — Встаньте! Не позорьтесь! Они все равно нас прикончат!

Этот боец очень сильно портил общую картину. Его пнули в живот, и он, хрипя и хватая ртом воздух, завалился на бок. Но ему не позволили лежать, его сгребли в охапку, рывком подняли и поставили на колени. Как остальных. Они все должны были стоять на коленях и просить пощады.

— Ну — я слушаю!

— Пожалуйста, не убивайте меня, я вас прошу, не убивайте!.. — бормотали, всхлипывали, плакали пленные русские солдаты, вымаливая себе жизнь. И чем больше молили, тем сильнее надеялись, тем униженней просили, теряя свое человеческое достоинство.

Все — просили. Один — нет!

Непокорного солдата поставили на колени, но не заставили замолчать. В жизни есть, может быть, единственный, и не у всех, момент, когда человек перестает бояться, когда он уже смирился с близким концом, уже простился со своей жизнью и все ему трын-трава. И чем больше таких бить, тем больше они злобятся.

— Суки черномазые! Падлы… — шептал, ругался солдат. — Все равно всех вас замочат!

И что-то про их мать, про отца и про них самих!..

И еще двое пленников не молили о пощаде — приведенные вместе с русскими чеченцы. Они лучше русских понимали своих соплеменников, знали, что рассчитывать на пощаду им не приходится. Чеченцы не жалеют своих врагов, потому что знают, что те их, случись им спастись, тоже не помилуют. У чеченцев с чеченцами свои разборки…

Они не просили о пощаде, но, в отличие от русского, не крыли по матери своих палачей, потому что это были их соплеменники. Они просто молча ожидали смерти.

— Наши все равно придут и всех вас кончат! — грозил солдат. — Что, падлы, — герои, да? А Сталин вас всех, как баранов…

Рассвирепевший уже не картинно, уже по-настоящему, боевик ткнул непокорного солдата кинжалом в живот. Широкое лезвие, перерезав ткань гимнастерки, глубоко, на всю длину вошло в плоть. Солдат вскрикнул и упал.

На этот раз он уже не мог встать, на этот раз он лежал на земле, шевеля губами и страшно гримасничая. Что он говорил, было не слышно, потому что его перекрикивали обступившие его со всех сторон «чехи».

Его, поверженного, пинали ногами в лицо и в рану. В этот момент чеченцы не выглядели героями.

Потом один из «духов» наклонился и перерезал пленнику горло…

Его убили первым, и поэтому он не увидел конца своих товарищей. Он заслужил легкую смерть.

— Смотрите, как их надо убивать! — кричал по-чеченски главный палач, размахивая над головой кинжалом, с которого капала кровь. — Как бешеных собак!.. Всех!.. Кто хочет убить этого? — указал он на следующего русского.

Это был момент истины. Была — проверка.

И заключение договора… Потому что договор с дьяволом подписывается кровью.

— Я! — закричали многие. В том числе дети, которые вскинули вверх, как на уроке, руки. Как если бы просились к доске решать задачку по алгебре.

— Я! — как и многие, вызвался Ваха Мадаев, так как не видел ничего особенного в том, чтобы убить пленника. Ничего, кроме развлечения и возможности показать свою силу и удаль. Его не пугала чужая смерть, он еще в раннем детстве резал баранов, как взрослый.

Аслан Салаев тоже сделал шаг вперед. Он должен был его сделать. Как все…

Не закричали и не подняли рук многие чеченки. Но им было простительно, они были женщинами.

Не шагнул вперед Гази Асламбеков. Он стоял как парализованный, потому что ни разу никого еще не убивал и не видел вот так, близко, чужой смерти. Он с ужасом наблюдал, как из неестественно переломленной шеи солдата, из разошедшегося разреза уже медленно, затихающими толчками вытекает кровь и как из вспоротого живота выползают пузырем внутренности.

Пленников убили — всех!

Их убивали всем миром, потому что каждый должен был поучаствовать в экзекуции.

И Аслан Салаев тоже убивал. Он нанес свой удар одним из первых, он ударил своего пленного в сердце, чтобы тот умер сразу. Потому что другие умерли не сразу — других, неумело подражая взрослым, тыкали ножами подростки, отчего те кричали и даже пытались хвататься за лезвия, перерезая себе пальцы.

Меньше издевались над пленными чеченцами — их поставили на колени и перерезали им глотки…

Эксперты смотрели на происходящее довольно равнодушно, потому что видели такое уже не раз — здесь, в Африке, в Латинской Америке…

Эксперты в массовом убийстве участия не принимали — они, в отличие от местных аборигенов, считали себя цивилизованными людьми. Там, на родине, у каждого из них был дом, небольшой ухоженный садик и столь же ухоженные жена и дети. Там, дома, они были законопослушными гражданами, которые ходили на вечеринки к друзьям и в церковь, стригли газоны и исправно платили все налоги. А это — было их работой. Потому что работы бывают разные — кто-то готовит бифштексы, а кто-то забивает предназначенный для их приготовления скот. И тот и другой трудятся на общее благо и, если делают свою работу хорошо, считаются уважаемыми членами общества. Они свою работу делали хорошо, защищая интересы своей страны в третьих странах.