Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

— А что в нем?

— Это секрет Серафины. Но она говорила нам, что в его составе есть белладонна, смертельный яд. Нужно капнуть несколько капель на кожу, притом только в определенном месте, где тело лучше всего ощутит его силу даже от ничтожного его количества. Показать, что это за место?

— Да.

— Тогда опять ляг на спину и постарайся не думать ни о чем. Расслабь тело. Раздвинь ноги.

Я вытягиваюсь на одеяле и делаю несколько глубоких вздохов, чтобы мышцы расслабились. Мои бедра послушно раскрываются. Матушка дает мне прут и показывает, куда направить его. Нужно приложить его точно к моей расщелине и легко прижать к самому чувствительному месту. Она велит легко и быстро потрясти им, «как трепещет крылышками колибри». Едва шелк касается плоти, как всю нижнюю часть тела охватывает жар. Всю меня заливает краска, и следом накатываются мягкие волны наслаждения. Это пульсирующее беспамятство расходится ширящимися кругами. Через несколько секунд сознание затуманивается, словно на глаза мне накинули вуаль, и возникает ощущение, будто я отрываюсь от земли, как лист, подхваченный ветром. Я могла бы испугаться, но тело кажется невесомым, легким, как перышко. Я знаю, что мне не грозит падение. Более того, тело охвачено сладостным экстазом, который затмевает все мои страхи. Я действительно словно ровня птицам, летящим в небе. Слышу, как внизу, на земле, кто-то смеется в восторге; смотрю и вижу, что это я сама! А затем проваливаюсь в темный, жаркий сон, который неизвестно сколько длится.

Когда я открываю глаза, матушка сидит возле меня и поглаживает мне лоб. Тело звенит, как колокол, в который ударили и он все еще вибрирует. Чувствую слабое жжение между ног. Матушка протягивает мне лосьон; я смазываю там, и секунду спустя жжение прекращается.

— Скажи откровенно, — просит матушка, — можешь себе представить, чтобы мужчина доставил ощущение более приятное, чем то, которое, ты только что испытала?

— Но я еще слишком мало знаю.

— Умный ответ. И конечно, ты не обязана принимать на веру мои слова. Но уверяю, никакой мужчина не способен доставить наслаждение более дивное, чем твое сегодняшнее. Вот почему никто, кроме нас, не должен знать о настойке Серафины. Мужчинам хочется верить, что без них нам никак не обойтись. Они думают, что только их grand batons[33]способны дать нам ощущение полета! Мы не должны уязвлять их гордости. Конечно, есть другие причины искать общества мужчин, вещи, которые ты откроешь вместе с Виктором, восторги иного рода. Со временем ты научишься достигать их. — И добавляет с ласковым смехом: — А для этих маленьких развлечений у тебя есть волшебная палочка.

Но она не позволяет забрать мешочек с собой. Зелье, предупреждает она, требует осторожного применения. Ибо если им пользоваться излишне часто, оно превращается в своего рода тирана, который навсегда лишает душу покоя.

До сих пор помню бесконечные часы, проведенные за чтением «Книги Розы» с ее изобилием загадочных рисунков и стихотворений. Особенно зимними ночами, когда все в доме уже давно спали, а я сидела у себя в комнате, упорно стараясь найти связь между текстом и рисунками. Эти рисунки жили своей внутренней жизнью; они были одержимы жаждой, которая, казалось, побуждала их впиваться тебе в глаза, пока вся твоя зрительная сила не иссякала. Временами, могу поклясться, я видела, как фигуры на странице движутся, словно могут сойти с нее в комнату. И часто, когда, клюя носом, я сидела у гаснущего камина, завернувшись в одеяло, не в силах отложить книгу, и глаза начинали неудержимо слипаться, рисунки перетекали в сны, в которых я видела себя принцессой, или мудрецом, или мифическим героем, совершающим подвиг. Вспоминаю, как матушка говорила мне о том, что Серафина одарила ее знанием, когда она была юной девушкой; знание это распахнуло двери ее воображения, и ум ее пустился в странствия по огромному миру мысли, закрытому для женщин. Теперь она преподнесла такой же дар мне, и я была просто опьянена! Хотя мне еще дозволили всего лишь пригубить вино, Думаю, никаким иным словом не передать мое ощущение. Уверена, точно так же, когда переберешь вина, восхитительно кружится голова, развязывается язык и говорятся восторженные речи.

То, что это было опороченное знание — опороченное грустной историей шарлатанства, слишком опороченное кровью гонимых его приверженцев, — не уменьшало для меня его притягательности. Я была прекрасно осведомлена о сомнительной репутации, которую за столетия заслужили алхимики. Ибо разве не слышала я, как сам барон за обеденным столом всячески поносил их ритуалы, называя химическую философию самым темным из суеверий?

Это произошло во время дружеской беседы с неким месье Казотом[34], парижским оккультистом, недавно приехавшим в замок из Палермо, полным свежих впечатлений от встречи с печально известным графом Калиостро. Я очень хорошо запомнила месье Казота просто потому, что он рассказывал удивительные веши; но сейчас я вспомнила о нем главным образом потому, что лишь недавно узнала о печальной судьбе этого фантастического человека, ставшего одной из жертв якобинского Террора и умершего на гильотине.

Итак, месье Казот сообщил, что граф Калиостро извлек из его уха частичку серы и на его глазах превратил в чистейшее золото. Как это часто случалось с нашими гостями, он пустился в жаркий спор с бароном, который, в приступе раздражения, спросил наконец: не является ли это несомненным доказательством того, что спагирическая философия есть выдумка лицемерных шарлатанов и фокусников? «Если б, месье, золото можно было получить, просто залезши в ваше немытое ухо, — заявил барон, — граф Калиостро был бы богаче меня, а с ним и всякий нищий на улицах Европы. Однако этого о них не скажешь. По моим сведениям, сэр, ваш жулик граф жалкий должник и банкрот, занимает, где может, как все ему подобные». Едва произнеся сии слова, он взглянул через стол на матушку и, покраснев, уткнулся в свой бокал, ибо прекрасно знал, как матушка интересуется этим предметом. Потом я спросила ее, чем объяснить враждебность отца. Я не могла поверить, что он относит ее и Серафину к числу шарлатанов, которым никогда не давал спуску. Устало вздохнув, она объяснила:

— Как многие скептические умы нашего века, барон знаком с древними учениями лишь в профанированном виде — к чему приложили руку шарлатаны; в его собственной натурфилософии такое происходит не реже, чем в оккультных искусствах. Прошлым летом в Страсбурге объявился некий физик-механик, который заявил, что изобрел вечный двигатель, чей принцип действия основан на точном следовании законам Ньютона. И что же человек, приобретший аппарат, обнаружил, заглянув внутрь? Голодную крысу, бегающую в колесе! Что Калиостро негодяй, не подлежит сомнению. И все истинные адепты почитают его за такового, но об этом барон не узнает.

В своей наивности я поверила матушке на слово, что следует простить барону его ограниченность, а тем более, когда она добавила: «Он же, в конце концов, мужчина». Ибо ничто в моих занятиях не подчеркивалось с таким упорством, как факт, что я приобщаюсь к знаниям, принадлежащим женщинам. Однако если рисунки в «Книге Розы» были прекрасны, то текст ее был настолько темен, что мой женский ум отказывался его понимать. Я читала: