Обаятельное чудовище - Елена Сокол

Я совсем замкнулась, не спала, не ела, а когда засыпала — мне снились кошмары. Боль все чаще находила выход в странных рисунках и образах, которые я неосознанно переносила на бумагу. Будто хотела поделиться с кем-нибудь, но напрямую сказать не могла. И никто из учителей этого не замечал.

— Ваш муж меня насилует. — Набравшись смелости, наконец, сказала я Инне. — Помогите мне, пожалуйста. Помогите, умоляю…

За что тут же получила от нее резкую пощечину.

— Ты сама виновата! — Орала она. — Крутила перед ним своей задницей! Ты его соблазнила, а теперь хочешь засадить в тюрьму? Наглая эгоистка! Шлюха!

Мне больше не с кем было поделиться, и я еще сильнее закрылась в себе. Страх, стыд, чувство вины, ощущение того, что ты бесконечно грязная, — все это еще сильнее подталкивало меня к мысли о суициде.

— Тебе никто не поможет, — нашептывал Яков, заявляясь в мою комнату посреди ночи. — Никто.

Он спокойно открывал дверь: я ее не запирала. Бесполезно было закрываться, ведь этот человек все равно бы вывез меня в охотничий домик и сделал бы там все, что ему хочется. Проще было не сопротивляться и дать то, зачем он пришел. Скорее закончит и уйдет обратно. Поэтому я молча следовала его указаниям: встать, раздеться, опуститься на колени, открыть рот, лечь, раздвинуть колени.

— А сегодня давай попробуем сзади. — Говорил он, не боясь, что в доме кто-то может его услышать.

И я покорно выполняла все его команды.

— Кукла моя. — Хвалил он, если ему нравилось. — Ты меня любишь?

— Да, люблю.

— Тебе нравится?

— Да, папочка.

Если вы спросите у жертв насилия, почему они не пытались что-то изменить в своем положении, то все они ответят вам по-разному. «Мне не поверят», «скажут, сама виновата», «мне страшно» и так далее. Общим будет одно — равнодушие. Всеобщее, мать его, равнодушие.

Многим матерям легче поверить в то, что ребенок наговаривает на отчима, отца или родственника, чем принять эту ситуацию, защитить свое дитя и остаться в итоге одной. Обществу легче поверить, что женщина сама напросилась на насилие, ведь она оделась вульгарно, чтобы казаться доступной. Общество найдет тысячи причин, чтобы не раскрывать глаза на такую простую истину.

Поэтому в тот момент я просто чувствовала, что моя жизнь кончена. Мне некому было довериться, некуда было бежать. Я мечтала научиться давать отпор и понимала, что недостойна теперь какого-нибудь хорошего парня, который, может быть, меня когда-нибудь полюбит. Нет, я не смирилась, я просто затаилась, ожидая, что это прекратится само собой, но… так ведь не бывает, правда?

Я пыталась позвонить в интернат со школьного телефона, но мне сказали, что Ян уже выпустился из учреждения. Больше мне не к кому было обратиться, поэтому я пошла прямиком к директору. Откровенный разговор со школьной директрисой не привел к желаемому результату. «Как так? Благодетель и меценат насилует ребенка! Ах, ты неблагодарная детдомовка!» — вот и весь разговор.

И никто так и не узнал, что Яков, уладив этот конфликт и забрав свою приемную дочь домой, жестоко избил ее тогда.

— Хочешь вернуться в детдом? Да я тебя там купил! Возвращайся, и тебя продадут кому похуже! Пустят по кругу! — Орал он, пиная меня в живот.

А уже через полчаса целовал, ласково просил раздвинуть ножки и засовывал в меня свои мерзкие пальцы.

— Садись сверху. Наклонись. Давай, кукла, работай, сделай приятное папочке.

Я так привыкла к его приказам, что уже сама заранее знала, что нужно делать, чтобы он остался доволен.

— Я буду любить тебя долго и верно, — обещал приемный папаша в душной темноте моей детской комнаты.

А я молилась лишь о том, чтобы сдохнуть поскорее.

Вскоре меня перевели на домашнее обучение. Я даже не пыталась жаловаться приходящим учителям: знала, что за те деньги, которые платит им Кауффман, они будут молчать даже об массово убиенных младенцах. Не пыталась я больше связываться и с внешним миром. Телефон мне не давали, а прислуге и охранникам на воротах было приказано со мной не разговаривать. Инна тоже уже не делала вид, что играет роль доброй мамочки.

Она просто не замечала меня. Как я узнала, с Кауффманом у них был взаимовыгодный союз. Яков получал с ее помощью возможность удочерить сиротку, а Инна, обеспечив ему ширму-прикрытие, получала деньги, которые регулярно отсылала своей матери, воспитывавшей ее сына от первого брака. Я иногда и сама видела этого мальчишку. Стаса.

Обычно он подходил к воротам, когда Якова не было дома. Рослый парнишка, на пару лет старше меня, хорошо одетый, но вечно непричесанный. Я старалась смотреть в окно так, чтобы Стас не заметил, но он всегда смотрел прямо на меня. В его глазах были ненависть и зависть. Он не понимал, почему мать не может впустить его в дом. Почему лишь выносит ему деньги и дорогие гостинцы. Наверное, ему было не понять, почему вся эта роскошь достается какой-то детдомовке, а не ему. И мне было жаль, что он ничего не знает о том, как мне «повезло» оказаться в этом доме.

Я слышала, как временами Инна с мужем ругались из-за Стаса. Яков не хотел видеть в доме ее избалованного сына, который тратит все его деньги на выпивку и наркотики, а Инна обзывала меня подстилкой, наличие которой в доме только из-за сына и терпит. Да, у этих двоих были странные отношения. И все, что я могла понять, так это то, что им обоим этот союз был крайне удобен.

Сбежать у меня получилось только однажды. Через пару месяцев, воспользовавшись тем, что охранник отвлекся, я выбежала на улицу. Нет, я не побежала в полицию, не обратилась к соседям. Я поехала в интернат, чтобы узнать, где теперь живет Ян. Меня поймали прямо там. Яков вывел меня за шкирку прямо из кабинета директора.

— Если ты еще раз сбежишь, твой друг-сучонок умрет. — Прошипел он. — И твоя мать умрет, и все, кого ты любишь, поняла? Я убью всех, а потом найду тебя и тоже убью. Ты сдохнешь, а я найду тебе симпатичную замену. Ты без меня никто, запомни, Марта.

Он бил меня, унижал, а затем обещал, что будет любить долго и верно. Он показывал мне порно на компьютере, а потом связывал и делал со мной то же самое, что вытворяли люди на этой пленке. Он жестоко насиловал меня, лишая детства и веры в людей. И всегда приказывал смотреть ему в глаза.

Со временем к моей замкнутости добавились агрессия и цинизм. Я изучала своего мучителя, искала слабые звенья в его характере, все больше убеждалась в том, что способна прекратить все это. Любым способом. Когда-нибудь. Нужно только выбрать момент.

Себя убить у меня не хватило решимости, но однажды мне даже удалось приставить нож к горлу Якова. Он вывернул мне кисть, выхватил его и прислонил лезвием к моей шее. А потом долго насиловал, придавливая холодный металл все плотнее к тому месту, где под моей кожей билась упругая венка.

— Ты любишь меня, кукла. Поэтому ты здесь. Ты моя… — пыхтел он, наблюдая, как краснеет кожа на моей шее под холодным лезвием.