Счастливы по-своему - Татьяна Труфанова

Из беленькой доносилось гудение системного блока, в углу успокаивающе тикали большие напольные часы, через приоткрытое окно летели вопли мальчишек с улицы. Юля поднялась с пола, обняла Степу, пряча от него лицо, и потерлась головой о его плечо.

— Я тебя поздравляю, — сказала она. — Поиграешь пять минут с Быстрым?

Она пошла к кухонному столу готовить обед. Стоя спиной к мужу и сыну, Юлька наливала воду в стальную кастрюлю, чистила кабачки и тыкву… Кап, кап — падали ее слезы на зеленые бока кабачка. Подождет работа. И магический орел подождет, а если не захочет ждать, если перестанет машинка производить чудеса… ну, так, значит, так. Потому что Юля не станет вырывать у любимого Степы свои часы свободы.

— Ты чего тут? — сзади подошел муж. — Ты плачешь? Что, что случилось?

— Ничего, — шмыгнула носом Юля.

— Тебя кто-то расстроил? Ой-ей-ей. Ну, ну! Я же вижу, что-то случилось, да?

— Это все кабачок. Наверно, гибрид с луком. Глаза ест.

Степа прижался грудью к ее спине, обнял.

— Не, это так не, это не пойдет. Рассказывай. Молчишь, партизан-воробей? — Юля закусила губу. Все же ей было обидно и жаль себя. — Но если не случилось, то… это из-за меня? — развернул ее Степа. — В смысле, что я уговорил тебя, уломал с работы уйти?

— Мне это непросто. Но я справлюсь, — дрожащим голосом ответила Юля, высвободилась из его рук и стала рубить на куски кабачок. — Отойди, пожалуйста.

Муж отошел и сделал несколько кругов по комнате, взволнованно стреляя в нее глазами.

— Еканые пиксели! Нет слов! Мда… — бормотал Степа.

Он схватил пригоршню кабачковых брусочков, бросил в рот и яростно захрустел.

— Ничего не поделаешь, — сказал он сам себе, а потом бухнулся на пол рядом с Ясей. — Быстрый, береги маму. Угу. Береги ее, драгоценную нашу! — взъерошил его тонкие каштановые волосы и стремглав убежал в беленькую.

Юля молча смотрела на захлопнувшуюся перед ней дверь.

Через секунду дверь открылась, и оттуда высунулась голова Степы.

— Меня нет. Угу. До десяти вечера воскресенья меня нет.

— Хорошо, — сказала Юля, хотя ничего хорошего в этом не было. Она снова шмыгнула носом и вернулась к овощам.

— В понедельник пойдешь на работу! — Из беленькой снова высунулся Степа.

Юля беззвучно ахнула и обернулась.

— Отрываю от сердца! Угу. Еще неделю я — кормящая мать. Мать-мать-мать!

— Ты лучшая кормящая мать в мире. — Расплываясь в улыбке, Юля подошла к двери комнаты.

Она положила ладонь на щеку Степы, высунувшего из-за двери голову. Провела рукой назад, к его затылку, а затем привстала на носочки и поцеловала его — долго-долго, пока у них обоих не сбилось дыхание.

— Это хлам! Богдан, ну пойдем отсюда! — взмолился Иннокентий.

На скромной овальной площади, окруженной бывшими купеческими особняками (почему она называлась «площадь Восстания» — это была отдельная история), в воскресенье выстроился лабиринт из картонных коробок, складных табуреток и складных столиков. Лабиринт не скрывал сокровища, а выставлял напоказ: на коробках, столах и картонках лежали старые пуговицы и брошки, шкатулки и хрустальные флаконы, видавшие виды кастрюли, ненужные книги, поношенные шляпы и тому подобное. Между извилистых рядов блошиного рынка бродили граждане Домска, изучая товар с лениво-хищным видом и вступая в праздные разговоры с продавцами.

— В этом хламе есть свои драгоценности, — ответил Богдан, выуживая из кучи начищенную медную турку. — Надо только поискать!

Турка, колода Таро, сверкающая граненая пробка от исчезнувшего графина — Соловей вертел их в руках и откладывал обратно.

— Прекрасное воскресное развлечение, — сказал он.

— Если в результате этого развлечения у меня дома появится гжельский сервиз или чучело бобра… — надменно произнес Кеша. Его двухметровая фигура в сером костюме возвышалась над прочими покупателями, как гранитный памятник.

— А что, есть бобер?

— Вон! — указал Иннокентий. — Ты хоть отдаленно представляешь, что ищешь?

— Естественно! — возмутился Богдан. — Подарок! Я ищу подарок для удивительной женщины. Как думаешь, это подойдет? — Он показал на хрустальный башмак клоунской модели.

— Эта пепельница? — воздел бровь Кеша. — То есть, во-первых, она курит, во-вторых, у нее отвратительный вкус.

— Нет, я думал об аллюзии на… — покрутил рукой Богдан, — ну там, хрустальная туфелька, Золушка, принц. Нужно что-то романтичное.

— Иди в ювелирный. Или куда вы там, миллионеры, ходите.

— Не спорю, путь привычный. Но это было бы слишком просто. И вообще, я нынче не в настроении швырять на ветер пару штук баксов. Сколько стоит открытка? Сто рублей? Давайте.

Богдан купил старинную и невероятно слащавую открытку: толстенький купидон, которому колчан прикрывал причинное место, держа в руке букет роз, стучался в чье-то увитое плющом окно; у босых ног купидона почему-то валялись два пухлых, как подушечки для иголок, алых сердца.

— Мрак! — прокомментировал Иннокентий, сунув свой совиный нос в открытку.

— Это ей тоже могло бы понравиться… — пробормотал Богдан, глядя на фаянсовый сосуд, расписанный сиреневыми цветочками. — Похоже на супницу, но почему только одна ручка?

— Это ночной горшок, — любезно пояснил продавец. — Уникальная вещь! Крышка сохранилась, ни трещинки, ни скола! Видите клеймо: 1902 год.

— Бери, Богдан, — посоветовал Кеша. — Твоя пассия растает.

— Хм… — лукаво заулыбался Богдан.

Он узнал у продавца цену, выторговал себе скидку и отсчитал деньги.

— Ты серьезно? — спросил Кеша. — Кто она, твоя удивительная женщина? Почему ты думаешь, что она не наденет горшок тебе на голову?

— Прежде всего, горшок я купил не ей, — довольно ответил Богдан, пока продавец заворачивал объемистый сосуд в бумагу. — Эту радость я найду кому подарить. А кто она… Она куколка. Ее сорок два года никогда ей не дашь. Фигура такая, что могла бы танцевать в «Мулен Руж», завлекать японцев. В голове — битком куриные перья.

Иннокентий неодобрительно покосился на друга.

— Ясно. Дело вкуса. Лично мне неинтересно с курьими перьями в кровати кувыркаться.

— Ты поэт, а я циник. Тем не менее до кровати мы пока не дошли… — протянул Богдан, останавливаясь у виниловых пластинок.

— Кто знает, дойдете ли? — поддел Кеша. — Не такой уж ты неотразимый.

— Ха! Милый мой! — воскликнул Соловей. — Я могу с тобой поспорить, что через пару дней я уже буду тестировать пружины в ее матрасе! — Честно говоря, Богдан был несколько раздосадован, так как еще в пятницу вечером собирался протестировать эти пружины, да не вышло. — Прелесть Вероники в том, что она абсолютно предсказуема. Во-первых, она меня не особо хочет. Но она никого не хочет, она такая… рыбонька. Внешность зажигалочки, а внутри — рыбонька. Даст она мне не сразу (она же приличная женщина), а после третьего свидания. Моя задача — втиснуть эти три-четыре свидания в ближайшие дни. Все просто.