Счастливы по-своему - Татьяна Труфанова

— Почему после третьего? — заинтересовался Кеша.

Богдан пожал плечами:

— Хрен его знает. Так положено! Какая-то у них, видимо, книга есть про третье свидание.

— Ску-учно. Как по рельсам.

— Тебя на эти рельсы никто не зовет.

— И не понимаю, почему она тебе даст, если не хочет? — раздраженно спросил Кеша.

— Потому что в общении с такой дамочкой главное — создать впечатление, что ты совершенно от нее без ума. Влюбился по уши. Тогда она думает: о, этим-то я смогу крутить, как хочу! Ей такое очень льстит. И где-то в ней трепыхается надежда, что моего жара хватит на двоих, что ее вялое сердечко тоже что-то почувствует, если я буду искрами сыпать, — говорил Богдан, пока они с Иннокентием фланировали по коленчатым блошиным рядам.

— Ладно, ей это зачем, я уяснил. А тебе зачем? — спросил Кеша. — По-моему, она тебе даже не нравится.

— Ух ты! — Богдан рванул к очередной выставке старья. — Какой абажур!

Абажур был богатый. Оранжевый, с куполом шириной примерно с автомобильное колесо, шелк у него был заложен в складочки, а понизу шла млечная бахрома. Под таким абажуром могли бы распивать чаи купчихи Кустодиева.

— Кеша, ведь это вылитый абажур деда Альберта! Моего деда. Летом мы вокруг него каждый вечер на веранде собирались… — Богдан кружил вокруг абажура, как сеттер, учуявший дичь, едва ли не обнюхивал его, а уж шелк и бахрому не преминул пощупать. — Ах, какое время прекрасное было! Только они, дед и бабка, так умели вокруг себя семью собирать. А ты знаешь, Кеша, ведь это может быть не просто похожий, а тот самый абажур! Потому что моя мама его сбыла с рук по легкомыслию, сама не помнит куда. Представляешь, если тот самый?! — возбужденно говорил Богдан. — А я нашел! Я! Я нашел! Надо будет его рассмотреть внимательней, и мать насчет особых примет расспросить…

Он купил абажур не торгуясь. Ночной горшок, тщательно запакованный в серую бумагу, передал Кеше, а сам понес громадный абажурище. Интерес Богдана к блошиному рынку был полностью удовлетворен, и они двинулись к машине.

— Теперь картинка сложилась, Кеша. Без абажура было бы не то. А теперь я за следующее воскресенье спокоен.

— Что будет в следующее воскресенье? — рассеянно спросил Невзоров.

— День рождения моего сына. Соберемся все вместе, одной семьей под оранжевым абажуром. В том самом доме, где я вырос, — мурлыкал на ходу Богдан, обнимая двумя руками шелковое колесо.

— Так вы вроде бы рассорились? Ты рассказывал, что сын… э-э… — Иннокентий запнулся и закончил смущенно: — Что-то он затаил не пойми почему.

Богдан поморщился. Ему было неприятно вспоминать, как вчера вечером, наклюкавшись, он жаловался Кеше, что сын его не понимает, что относится к нему, как к чужому, что прогнал и запретил появляться. Его, Богдана, отца — прогнал! Да еще внука увидеть не дает, прямо хоть воруй этого младенца! Нет, сейчас свою пьяную откровенность было вспоминать стыдно.

— Это все ерунда, — уверенно сказал он. — Каприз момента. На день рождения он меня пригласит, за это я тебе могу поручиться. И отмечать будет там, где я попрошу, — у моей матери. Так что через неделю будем все сидеть под этим самым абажуром, — Соловей приподнял оранжевого монстра, — как миленькие.

— И тут у тебя все спланировано! — хмыкнул Иннокентий. — Ну, дай бог, дай бог.

Они загрузились в машину и поехали к Кеше, на проспект Мира. Богдан припарковал «богиню» во дворе пыльно-розового дома, и Невзоров пошел к себе, а Соловей отправился к ближайшему цветочному киоску. Там он купил большой букет самых дорогих, махровых розовых тюльпанов, на открытке с купидоном размашисто написал: «Вы не видели мое сердце? По-моему, вы унесли его с собой…» — и вложил открытку в благоуханные недра букета. Он вызвал такси и попросил таксиста отвезти букет к тому дому, до которого он провожал риелторшу в пятницу ночью.

— Алло, Вероника… — нежно пропел Богдан, — вы ведь дома?.. как мне повезло… а я только что отправил вам сюрприз…

Вероника хихикала, как девчонка, млела и, конечно же, согласилась выйти, принять сюрприз. Богдан спросил ее, что она делает этим вечером, но оказалось, что Вероника сегодня занята домашними делами. «Помариновать меня хотите, барышня? — подумал Богдан. — Извините, у меня на это времени нет».

Закончив разговор с Вероникой, он сразу набрал другой номер.

— Алло, это вы праздники организуете? А певец у вас есть? — деловито спросил Богдан. — Певец и гитарист, мне серенаду нужно устроить. Срочно. Сегодня же!

Первый день лета искушал Юлю возможностями, одна краше другой. Например, Флоренция! Бродить по прославленным улицам, по которым ступали Данте, Рафаэль и Козимо Медичи, кружить, пока тебя не охватит синдром Стендаля — головокружение от красоты… Нет, позвольте: у меня же пятнадцать минут, не докружусь до синдрома, не успею! Тогда сразу в Уффици. О, эти имена, звучащие как музыка! Фра Бе-а-то Андже-елико, фра Фи-лип-по Лип-пи и Филиппи-ино Лип-пи, Бот-ти-чел-ли, Веро-окьо! С другой стороны, если полететь в Лувр, где концентрация шедевров не меньшая, то можно выглянуть из окна и ухватить кусочек Парижа… Так раздумывала Юля, колеблясь между столицами мирового искусства, перебирая города, как рубины-яхонты на ладони, из которых надо взять лишь один. Истомилась, перебирая. И когда ей вспомнился вдруг совсем иного толка ландшафт, про который Стендаль только хмыкнул бы и сказал: «Ну-ну», она решила: а вот полечу! на край света! каприз!

Для вида зажала под мышкой папку с бумагами, сбежала по лестнице вниз в хранилище — и через минуту оказалась в долине, бархатными холмистыми складками спускающейся к безмятежному озерку. Деревня в долине оказалась именно такой, как обещано: четыре десятка домов, чьи крыши и стены — это сами холмы, из-под густых бровей зеленой травы смотрят круглые окошки и яркие круглые двери, и от каждой двери бежит мощенная камнем дорожка, а перед каждым домом-норой — палисадник с брызгами цветов… Хоббитон! Идиллия, хоббичий рай.

Рассудком Юля понимала, что это выстроенный рай, не сказка, а уцелевшая съемочная площадка, превращенная в магнит для туристов. Где-то среди гор и пастбищ Новой Зеландии, страны, где так спокойно, что, по слухам, скучают даже овцы. Но здесь все было как настоящее! Она подлетела к ближайшей норе. Тронула высокий стебель розового люпина, выросшего перед входом, попыталась ущипнуть качавшую головой ромашку. Провела бесплотным пальцем по покоробившейся лейке, стоявшей у битой дождем желтой двери. Рядом к стене кто-то прислонил тяпку и грабли, будто только что работал в саду. На столике перед окном — угощение. Юлька щелкнула по глиняному кувшину, заткнутому толстой пробкой, присела и взглянула на просвет на стеклянную банку: в янтарном меду застыли соты. Между камнями дорожки проросла трава, а деревянный штакетник покрылся белесыми пятнами лишайника. За окнами виднелось кружево занавесок. Где-то сверху, из куста, доносилось чириканье птиц да стрекотали кузнечики, а в остальном было удивительно тихо. И должно быть тихо, ведь она попала внутрь книги, прямо под форзац.