Девять девяностых - Анна Матвеева

— Когда-нибудь о нашем времени будут писать книги! — пророчествовал Женечка.

— Вот я, например, пишу статьи, — вмешалась Олень.

— Считай, уже у меня работаешь. А ты, черненькая? Тоже пишешь?

— И пишу, и читаю.

Женечка захохотал, как выпь, о хохоте которой, впрочем, у Ады было чисто умозрительное представление. Возможно, это сравнение было навеяно словом «выпить» — Женечка им изрядно злоупотреблял и тем вечером, и по жизни. Когда он хохотал, то становился совсем уж неприлично багровым, изо рта летели веселые слюнные брызги, напоминавшие фонтан «Каменный цветок» в погожий летний денек.

— Значит, тоже будешь работать. Денег дам. И шоколадок — сколько съедите за день, все ваши.

Олень так резко повернулась, что хлестнула Аду волосами по лицу — как лошадь хвостом.

— А вы бывали в Париже? — осмелела Ада.

— Неоднократно, — ответил Женечка. И налил всем еще по рюмке.

Есть города-мужчины — Киев, Лондон, Мадрид.

А есть женщины — Варшава, Рига, Вена.

Париж, разумеется, мужчина.

Как можно было назвать его женщиной? Это Ада хотела бы спросить у Андре Бретона, творчеством которого была не сильно, но всё же увлечена на первом курсе. Треугольная площадь Дофина — не оправдание и не объяснение, ведь женщина — не только треугольник.

Олень заумных разговоров не жаловала. Ей в последние дни приходилось туго: с утра — учеба, потом — работа на Женечку, да и статьи никто не отменял. Контора Женечки торговала мукой, сахаром и стиральным порошком — всё белое и сыпучее, но законное. Вечером Олень сменяла Ада, журналистка садилась за соседний стол строчить свои заметки. И расшифровывать тексты.

— Кто у вас тут так орет? — ворчал Женечка.

Олень выключала диктофон, извинялась, но как только Женечка скрывался из виду, снова жала кнопку play.

Женечка оказался безобидным, если не смотреть на него — просто душка. Ада и Олень сидели на телефоне, отправляли факсы, общались с покупателями. Женечка пробовал приставать вначале к Олени, потом к Аде — но делал он это довольно вяло, как будто сам себя проверял на пригодность, не более того. К тому же у него была жена — она всегда ходила в мохеровых штанах сиреневого цвета и в такой же точно мохнатой куртке с капюшоном. Брови у нее были как у матрешки — нарисованные дуги.

Ни дать ни взять сиреневый медведь, эта жена вваливалась в контору «с проверочкой» каждый вечер — и так зыркала на девчонок, что они враз отучились улыбаться. Ада, впрочем, и прежде не умела. Она была, наверное, единственным человеком в мире, которого не красила улыбка. Когда Ада улыбалась, то становилась похожей на монголку — глаза исчезали с лица.

А сегодня им было и вовсе не до улыбок. Олень сочиняла эссе на тему «За что я люблю свой город».

— Я его ненавижу, — призналась Олень.

Ада придумала первую фразу: «Города любить проще, чем людей».

— Собак — еще проще, — ворчала Олень. Она была сегодня вредная, как в первый день цикла.

— Ну напиши, что любишь наш город за то, что у него богатая история. Что именно у нас убили царя.

— Да, за это я его особенно-особенно! Адка, хочешь помочь — не мешай!

Ада обиделась. Она ничем не провинилась перед Оленью. И вообще зря она так старается, даже ручку грызет. Всё равно ничего хорошего не напишет.

И Ада тоже — не напишет. Чем восхищаться в Екатеринбурге, за что его любить? Плотинка, десяток-другой исторических домов — снизу каменные, сверху деревянные. Рок-клуб. Дендрарий. Люди — злые, как в Эстонии (про злых эстонцев Ада слышала с детства от тетки, которая была первым браком в Тапе). А самое главное — это наш родной город. Мы обязаны его любить, как маму и папу. «Но ведь меня никто не спросил, где бы я хотела появиться на свет». И вот усталый служака, неизвестный ангельский чин, шлепнул отметку в карте судьбы — «Свердловск». Год — 1971. Ада надеялась, что хотя бы место смерти ей будет назначено другое. Что может быть скучнее, чем родиться и умереть в одном городе? Если так, всю жизнь будешь ходить мимо своей будущей могилы.

Между тем в Париже столько прекрасных кладбищ. Монпарнас. Пасси. Пер-Лашез. Монмартр. Олень (мы уже опять впереди, перескочили через двадцать лет) как-то была на Пер-Лашез со своим старшим сыном и восхищалась кладбищем — посмотри, зайка, как у них всё здесь красиво! Медью звенела в ее словах фальшивая нота, подхваченная в путеводителе, как вирусная инфекция.

— Я тебя здесь когда-нибудь похороню, — пообещал зайка. Олень расхохоталась. Начала присматривать себе местечко и дизайн надгробия. Они вышли с кладбища последними — когда сторожа били в колокол и кричали, что семетьер закрывается.

— Начинай копить деньги, — посоветовала Олень сыну, чтобы поставить точку в похоронной теме.

Писать о Париже — проще простого, приятней приятного. Но Олень сочиняет эссе про Екатеринбург, потому что завтра его нужно сдать… Тут Женечкина супруга вваливается в комнату, как сиреневая чума. Два модных цвета нового сезона — сиреневый и горчичный, таков вердикт уличной моды. Сегодня чума в новых мушкетерских сапогах-ботфортах — октябрь уж наступил.

«Октябрь! — вспоминает Ада. — Паспорт, наверное, готов!»

Она звонит Клавдии Трофимовне в ближайший рабочий день, и та возмущается: где носит Аду? Деньги нужно сдать в течение трех дней. «В течение» Клавдия Трофимовна произносит так, что нет никаких сомнений — на письме было бы «в течении». Но Ада готова простить ей и не такую ошибку, хотя обычно всех кругом поправляет, так что несчастная Эль-Маша при ней вообще боится рот раскрыть.

Но где взять деньги в течение трех дней? Скорее всего, эти дни просто утекут по течению, и Ада не сможет выловить из них ни одного лишнего доллара.

Доллар — новая валюта России, к нему все быстро привыкли, хотя некоторые до сих пор боятся подделок.

— Ах, тебе не нравится глаз президента? — кричала однажды при Аде красивая восточная женщина, когда с ней стал спорить уличный меняла. — У этого президента глаз красивее, чем у твоей жены, понял?

Меняла понял, хотя жены у него вообще не было.

За время работы на Женечку Ада скопила четверть нужной суммы.

Париж уходил за горизонт прямо на глазах.

Ада два дня думала, а на третий вошла в кабинет к Женечке, где он сидел, почти не видный за коробками и мешками. И сказала:

— Евгений Петрович, мне нужна ваша помощь. Клянусь, я всё отдам!

И взметнула руку в пионерском салюте.

— Прямо так и сказала? — ужасалась Олень.

Ада раскладывала на столе новенькие доллары — как будто гадала на короля. Точнее, на президента. Сейчас она выйдет из конторы, пройдет один квартал и купит себе Париж.