Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

– В моей стране, – сказал он, – все так просто и ясно. Это самое понятное место на земле.

Она перевела взгляд на безлюдную степь.

– Ваш отец был «туннельной крысой», да? – спросил Чон До.

– Мой дядя, – поправила она.

– Значит, дядя. Большинство людей и не задумываются, что значит – быть живым. Но перед тем как войти во вражеский туннель, ваш дядя наверняка думал только об этом. А когда ему удавалось выбраться наружу, думаю, он ощущал столько жизни, сколько мы с вами никогда не почувствуем, он был самым живым человеком на свете – и до следующего туннеля ничто не могло причинить ему вред, он был неуязвим. Спросите его, когда он чувствовал себя живым – здесь или там.

– Я понимаю, о чем вы, – произнесла Ванда. – Когда я была маленькой, он всегда так рассказывал истории про эти туннели, от которых волосы вставали дыбом, будто это были мелочи. Но когда он сейчас приезжает к отцу в гости, то можно увидеть, войдя ночью на кухню за стаканом воды, как он стоит там – сна ни в одном глазу, просто стоит, уставившись в раковину. Какая уж тут неуязвимость! Вряд ли он мечтает вернуться во Вьетнам, где чувствовал себя живым. Думаю, он мечтает о том, чтобы ему никогда не пришлось вновь увидеть это место. Подумайте, как это меняет вашу метафору свободы.

Чон До взглянул на нее с выражением печального согласия.

– Мне знакомо это состояние. То, что заставляет вашего дядю просыпаться среди ночи и отправляться на кухню.

– Поверьте, – возразила она. – Вы ничего не знаете о моем дяде.

– Согласен, – кивнул Чон До.

Она снова взглянула на него с досадой.

– Хорошо, – согласилась она. – Говорите.

– Я просто пытаюсь помочь вам понять его.

– Говорите уже, – повторила она.

– Когда туннель обваливается, – начал Чон До.

– В тюремных шахтах?

– Точно, – сказал он. – Когда в шахте обваливался туннель, нам приходилось откапывать людей. Глаза у них всегда были сплющенные и засыпанные песком, а широко открытые рты забиты грязью. Вот на это смотреть невыносимо – на забитую землей глотку и торчащий коричневый язык. Больше всего мы боялись именно этого – закончить свою жизнь так, чтобы все стояли вокруг и пялились на ужас последнего мгновенья, застывший на твоем лице. Когда ваш дядя стоит у раковины по ночам, это значит, что ему приснилось то, как он вдыхает грязь. Во сне – только мрак. Ты задерживаешь дыхание, еще, еще, а когда больше не можешь терпеть, когда вот-вот вдохнешь грязь и песок – вот тогда ты просыпаешься, жадно заглатывая воздух. Мне приходится умываться после таких снов. Какое-то время я просто дышу, больше ничего не делаю, но иногда кажется, что воздуха никогда не хватит.

Ванда внимательно посмотрела на него.

– Я хочу вам дать кое-что, хорошо? – сказала она, протягивая ему небольшой фотоаппарат на ладони. Он видел похожий в Японии. – Сфотографируйте меня. Просто наведите и нажмите кнопку.

Он поднял фотоаппарат в темноте. На небольшом экране едва различались ее контуры. Сработала вспышка.

Ванда засунула руку в карман и достала ярко-красный мобильный телефон. Когда она подняла его, снимок, который он только что сделал, отразился на его экране.

– Их сделали для Ирака, – пояснила она. – Я даю их местным – тем, с кем удается подружиться. Когда они хотят мне что-то показать, то делают снимок. Картинка передается на спутник, а потом – на мой телефон. В фотоаппарате нет памяти, так что он не хранит снимки. Никто никогда не узнает, что вы сняли и куда отправили.

– Что я должен снимать?

– Все, что хотите. Вам решать. Если вам когда-нибудь захочется что-то показать мне, что поможет мне понять вашу страну, просто нажмите на эту кнопку, – ответила она.

Он огляделся, словно пытаясь найти то, что можно сфотографировать в этом темном мире.

– Не пугайтесь, – сказала она, прижимаясь к нему. – Протяните руку и снимите нас.

Он почувствовал ее плечо и руку на своей спине.

Сделав снимок, он стал разглядывать его на экране.

– Наверное, мне надо было улыбнуться? – спросил он, показывая ей снимок.

Взглянув на фотографию, она рассмеялась.

– Душевно! Да, вам не мешало бы расслабиться немного. Улыбка не повредит.

– Душевно, – повторил он. – Этого слова я не знаю.

– Ну, понимаете, оно означает «близко», «сердечно», – объяснила она. – Когда двое делятся всем друг с другом, когда между ними нет секретов.

Он взглянул на снимок еще раз.

– Душевно, – произнес он.

* * *

Той ночью во сне Чон До слышал голос Бо Сона. Будучи глухим, Бо Сон говорил громче всех, а во сне было еще хуже – он выкрикивал во тьме ночи нечленораздельные звуки. Чон До выделил ему койку в коридоре, где холод одурманивал большинство мальчишек – сначала они стучали зубами, а потом повисала тишина. Но Бо Сон во сне только громче стал говорить. Той ночью Чон До слышал, как тот хныкал и ныл, и во сне он начал понимать глухого мальчишку.

Сбивчивые звуки формировались в слова, которые, хотя и не складывались вместе, все же подсказывали Чон До, что Бо Сон пытался поведать ему правду о чем-то. Величайшую и ужасающую истину. Но как только его слова стали обретать смысл, как только глухой мальчик нашел, наконец, себе слушателя, Чон До проснулся.

Он открыл глаза и увидел возле себя морду собаки, которая прокралась к нему незаметно и улеглась на подушку. Чон До видел, как под веками у нее вращаются и дергаются глаза, когда она скулит и повизгивает от своих собственных кошмаров. Протянув руку, Чон До погладил ее, успокаивая, и скулеж прекратился.

Натянув брюки и новую белую рубашку, Чон До босиком направился к комнате доктора Сона, где обнаружил лишь уложенный чемодан возле кровати.

На кухне тоже никого не было, как и в гостиной.

Чон До нашел его во дворе, в беседке, сидящим за деревянным столом. Дул полуночный ветер. Облака проносились на фоне новой луны. Доктор Сон снова переоделся в костюм и галстук.

– Ко мне приходила женщина из ЦРУ, – сказал Чон До.

Доктор Сон не ответил. Он уставился на кострище – угли все еще теплились, и когда ветер подхватил свежий пепел, они вспыхнули.

– Знаете, о чем она спросила? Чувствую ли я себя свободным.

На столе лежала ковбойская шляпа доктора Сона, он придерживал ее рукой, чтобы не улетела.

– И что ты ответил нашей отважной американке? – поинтересовался он.

– Правду, – ответил Чон До.

Доктор Сон кивнул.

Его лицо с тяжелыми полуопущенными веками казалось одутловатым.

– Удачно поговорили? – спросил его Чон До. – Вы получили то, что хотели? Что бы это ни было.