Первый, случайный, единственный - Анна Берсенева

Георгий ничего не ответил Малику просто потому, что не хотел заводиться сам и тем более заводить его. И Сашу он тоже не хотел заводить, но тот смотрел на него так прямо, серьезно и растерянно, что молчать было невозможно.

– Ничего на это не надо отвечать, – сказал он, глядя в Сашины светлые глаза. – Это демагогия, Саша, да еще кровавая, и больше ничего. Вся эта война – кровавая демагогия, только Малик таких слов не знает, и министр, который Грозный одним десантным полком хотел взять и весь этот полк ни за что положил, тоже не знает. Что тот, что этот – оба даже не понимают, о чем речь, и нечего им объяснять, в дерьмо их кровавое лезть. Я тут этого всего столько нагляделся, что хоть не засыпай! – Георгий не заметил, как все-таки взволновался до дрожи в груди, хотя собирался только пересказать Саше то, что понял сам за время, которое провел в Чечне – сначала на свободе, а потом в плену; его понимание мало изменилось из-за плена. – Дети в подвалы прячутся, а по ним сверху глубинными бомбами. И что после этого из подвалов достают, как ты думаешь? Я камеру выключал – не мог это снимать… И ты не смог бы. Но все равно же, Саша! – Он потер ладонью лоб, чувствуя, что рука у него дрожит. – Все равно же, даже если с твоим ребенком такое случится, ты не пойдешь и ребенка того летчика, который бомбы бросал, не взорвешь. А Малик пойдет. И что, он право на это имеет, так, что ли?

Саша сидел на кровати, смотрел на Георгия не отрываясь и молчал. Георгий почувствовал, что ему впервые за все время плена страшно хочется курить. Показалось вдруг, что затянулся бы – и прошла бы эта мучительная дрожь и сознание своей беспомощности… Но сигарет Малик им не выдавал. Саша не курил, а снабжать Георгия чем-то отдельным никто не собирался, да он и не просил.

А тут вдруг курить захотелось так, что он сунул руку в карман штанов, как будто там могла оказаться сигарета. Странно, но мысли о куреве не раззадорили, а, наоборот, даже успокоили немного.

– Ты не на кого-то – ты на себя ориентируйся. Просто думай, что ты сам сделал бы, – сказал он.

– А ты? – быстро спросил Саша. – Ты что сделал бы, если бы увидел, что какой-нибудь подонок твою сестру насилует?

– Ну, что-то сделал бы, конечно, – кивнул Георгий. – Человек же я, не ангел. Да хоть и не сестру… Но с ним, Саша, с ним же! Не пойду ведь я его сестру насиловать за это, и ты не пойдешь! И человека, у которого руки связаны и который ответить тебе не может, ты ногами бить не будешь…

– Я и у которого развязаны – тоже не буду, – перебил его Саша. – Но я же в этом смысле не показатель, я и драться-то не умею.

– А кто же тогда показатель? – пожал плечами Георгий. – Малик? О чем тебе с ним говорить, что ему объяснять? Тем более про это и без тебя миллион слов сказано и тысячи книг написано, а толку никакого. Я, знаешь, – невесело добавил он, – когда обо всем этом думаю, то мне ни снимать больше не хочется, ни… Я вообще тогда не понимаю, зачем все. Сказал бы, что люди живут как скоты, но они и хуже скотов живут.

– Я все-таки думаю, что это у тебя пройдет, – тихо сказал Саша. – Ты, по-моему, очень талантливый человек, а талант от отчаяния исчезнуть не может. И снимать тебе захочется, и жить… Правда, Дюк, поверь мне, не такое уж я дитя наивное, как ты про меня думаешь!

– Я совсем так про тебя не думаю, – улыбнулся Георгий. – Что я, Малик? Только какая разница, чего мне захочется или не захочется? Все равно же…

Он кивнул на наглухо закрытую дверь и тут же замолчал. Он не хотел говорить о будущем, потому что никакого будущего для себя не видел. Но Саша-то здесь при чем? Георгий давно уже понял, что тот будет находиться здесь ровно до тех пор, пока за него не заплатит отец. И, судя по условиям содержания, отец его – человек влиятельный, а сумма выкупа – значительная. Но только последний подонок стал бы напоминать об этом такому человеку, как Саша.

– Ну, зря ты так пессимистичен! – засмеялся Саша. – Я согласен, что кино сейчас в упадке, но кто-то снимает ведь, почему не ты? Или ты… – Он вдруг замолчал, словно споткнулся на ровном месте, побледнел, потом покраснел, потом опять побледнел. – Дюк, ты… Ты думаешь, что вообще отсюда не выйдешь?..

Георгий и сам растерялся, глядя на Сашу: ему показалось, тот сейчас потеряет сознание или заплачет. А он-то и предположить не мог, что эта мысль никогда не приходила Саше в голову!

– Ну, вообще-то… – пробормотал он. – То есть…

– То есть ты, – перебил его Саша, – все это время думал, что я вот-вот отсюда выйду, а тебе ручкой помашу – счастливо оставаться?! За кого же ты меня принимаешь?..

Голос у него при этих последних словах был такой, что Георгию захотелось разогнаться и стукнуться головой о стенку, только бы не слышать этих интонаций.

– Саш, ну не надо так! – расстроенно сказал он. – Это же не от тебя зависит, ты же не можешь…

– Вечно про меня все думают, что я ничего не могу! – воскликнул Саша.

Голос у него стал как у обиженного ребенка, и Георгий вздохнул с облегчением.

– Хотя, правда, – кивнул Саша, – я сам дал основания для такого к себе отношения. Ты не говори ничего, не говори! – быстро произнес он, заметив, что Георгий сделал какой-то протестующий жест. – Проще всего обвинить в этом отца – конечно, он такой человек, рядом с которым кто угодно покажется тряпкой. Но все-таки… Я понимаю, что сам всегда вел себя как… Как Бездельник на крыльце, – сердито сказал он.

– Какой еще бездельник? – не понял Георгий. И вдруг вспомнил: – А, это в книжке про Мэри Поппинс, да? Я иллюстрации видел, которые одна девочка сделала. Он в шляпе такой, с бубенчиками? Я, правда, не знаю, что про него в книге написано, но выглядел он радостно, – улыбнулся Георгий. Ему и самому стало радостно от того, что вдруг пробилось в его нынешнюю жизнь это чистое воспоминание. – Или это она так нарисовала, Полина? Взгляд у него такой… беспечный!

– Именно что беспечный, – пробормотал Саша. – Любовался миром, ни о чем не беспокоился и жил только сегодняшним днем… Прямо-таки про меня написано!

– Вряд ли ты в этом виноват, – заметил Георгий. – А что ты должен был делать, на хлеб зарабатывать?

– Конечно, с хлебом проблем не было, – вздохнул Саша. – Да и ни с чем не было. С самого рождения никаких проблем, а это, наверное, все-таки плохо. Отец еще в прежние времена довольно… серьезным человеком был. Он дипломат, потом бизнесом занялся. В бизнес ведь никто просто так, с улицы, не пришел. В большой бизнес, во всяком случае, – объяснил он; впрочем, Георгий и сам это знал. – А теперь он вообще… запредельный, – махнул рукой Саша. – Ну вот, я у него такой и получился.

– Какой же это – такой? – не согласился Георгий. – По-моему, твоему отцу насчет тебя переживать не приходится.

Он тут же понял глупость подобного заявления – в плену-то! – но Саша не обратил на эту глупость никакого внимания.

– Он не переживал, – покачал головой Саша. – Он надо мной трясся, как над великим сокровищем. Мама с ним все время ссорилась из-за того, что он меня так балует, да и меня это в пубертатном возрасте дико раздражало. Но к маме он вообще не считал нужным прислушиваться, а я… Я как-то к этому привык. Хочу книжки сутками читать – сижу читаю, в школу вообще не хожу. Папа что-то там сделает – я все экзамены через экстернат сдаю, то есть даже не сдаю, а просто аттестат заполненный получаю. Ну, в университет я, правда, довольно легко поступил, в шестнадцать лет, и даже, мне кажется, самостоятельно, потому что не на экономический ведь, а на истфак. А потом снова: хочу путешествовать, папа, вынь-положь!