Муравьиный лабиринт - Дмитрий Емец

Гуля с готовностью кивнула.

– А ты? – спросил Дионисий Тигранович, строго поворачиваясь к Афанасию.

– Кто? Я? А ну да! Да!

Афанасий затравленно следил за блестящими щипчиками в руках у Леши, которые тот почему-то, несмотря на его теперешний статус жениха, совсем не спешил убирать. Афанасий надеялся, что подготовка к браку будет долгой, займет не один день. Его, конечно, отпустят в ШНыр за костюмом, надо же привести себя в порядок, а там возникнет какая-нибудь непреодолимая причина… Нет, он, конечно, будет рваться к браку всем сердцем, но, понимаешь, дорогая, срочный нырок на двушку спутал все планы! Но ты не плачь, мы обязательно будем вместе! Мы и сейчас вместе! Посмотри мне в глаза! Ну вот, ты опять плачешь!

Но, увы, этим надеждам не суждено было оправдаться. Шустрый старичок так стремился осчастливить молодых, что обошелся без черного костюма с бабочкой и длинного белого лимузина. Афанасий так и не понял, когда в руках бывшего деятеля балета возникла длинная, блестящая игла. В игольное ушко, там, где обычно находится нить, было продето нечто зеленое, покрытое светлой слизью.

Не успел Афанасий опомниться, как его ладонь была насильно прижата к открытой ладони Гули, и Белдо сшил их иглой сквозь треугольник кожи между указательным и большими пальцами. Боль была острой, но кратковременной. Спустя несколько мгновений он уже ничего не ощущал. Едва берсерки отпустили его, отдернул руку. Крови не было – только легкий розовый след от иглы, зеленая скользкая нить тоже исчезла.

Его больше не держали. Лишь взволнованная Гуля стояла рядом, заглядывая ему в глаза. Внезапно она вскрикнула, и Афанасий понял, что тоже готов кричать и страдать потому только, что страдает Гуля. Он бросился к ней, схватил за руку, стал успокаивать. Ему неважно было, что рядом маячат три берсерка. Они вдруг стали второстепенны и абсолютно неважны, точно фигуры второго плана на выцветшей картине.

Дионисий Тигранович любовался молодоженами, прижимая ладошки к груди.

– Разве не все счастливые пары мечтают переживать одни и те же эмоции? Вместе радоваться и плакать, не зная разногласий и ссор! Допустим, вы с Гуленькой далеко друг от друга! И вдруг ты начинаешь смеяться – значит, Гуленьке весело. Или она начинает плакать – это значит, что тебе грустно или больно… Не правда ли, чудесно? Самой же приятной частью этого обряда является смерть в один день! Разве не об этом пишут во всех сказках: «Они любили друг друга и умерли в один день!»

– Умерли? – рассеянно переспросил Афанасий.

– В один день! Обожаю такие сказки, а вот Младочка с Владочкой меня не понимают! Куцые, меркантильные душонки! Гадкие паучихи, пожирающие своих мужей! Вообще мало кто меня понимает, – грустно подтвердил Дионисий Тигранович и засеменил к выходу.

Берсерки потянулись за ним. Афанасий все стоял, обнимая Гулю, и понимал, что слышит, как тихо и ровно бьется ее сердце. А ударов своего не ощущал, но знал, что их слышит Гуля. Они точно обменялись сердцами.

Белдо, уже дошедший до решеточки между дверями, откуда снизу дуло теплым воздухом, внезапно остановился и, погрозив пальцем одному из берсерков, отобрал у него нерпь Афанасия. Вернулся и, ласково глядя на молодого шныра, забросил ее ему на руку.

– Спасибо, – машинально сказал Афанасий, и тотчас его бросило в краску от этого «спасибо». Он вспомнил шныровский брак Яры и Ула, так непохожий на его спешный, нелепый, но тоже вне всякого сомнения состоявшийся брак.

Белдо понимающе хихикнул и вдруг, положив руку ему на затылок, притянул к себе, сблизив свое маленькое розовое лицо с его лицом. От дыхания Дионисия Тиграновича пахло карамельками.

– Кстати, забыл сказать! Нить зеленая потому, что вымочена слизью эльбов! Люблю этот обряд! Особенно он хорош, когда один из двух брачующихся не то, чтобы ждет ребенка, а… – тут старичок приблизил свои губы к уху Афанасия и очень внятно, но тихо произнес слово «инкубатор».

Афанасий застыл. Страшное слово медленно, точно просачиваясь сквозь песок, добиралось до его сознания.

Белдо подмигнул ему и вышел. Берсерк Леша, первым подошедший к автомобилю, сунул руку в карман, доставая ключи.

– За Макара я, кстати, не слишком боюсь, – сказала Кавалерия.

Кузепыч оторвался от трех старых уздечек, из которых он пытался сделать две новые. К плоскогубцам не прибегал. Железные кольца гнул пальцами.

– А, любимчик твой! И почему?

– Ну он вредный, конечно, портит все, но это внешнее. А внешнее как-нибудь само собой собьется, от ударов об жизнь. Хуже, когда злоба где-то внутри сидит, а внешне человек добренький. И сам себе добреньким кажется.

– … трындец! – закончил Кузепыч.

Обрывок подслушанного разговора

Они двигались по длинной улице в районе Беломорской или Флотской, на окраине Москвы. Шел снег, но неправильный, легкий. Снежинки были как бестолковые птицы. Никак не могли усесться – сразу вспархивали, перелетали на новые места.

Ветер порывисто носился вокруг. Изредка он, как пес, подкрадывался сзади и толкал их холодными лапами в спины. По раскисшей от соли дороге неслись машины. Слева тянулся длинный бетонный забор. Снег вдоль забора стаял до голой земли. Где-то там таилась горячая труба.

Юля остановилась и, затягивая шнурок, бросила рассеянный взгляд назад. Заметенная свежей снежной крупой улица казалась уходящей в бесконечность. Вставая, она будто невзначай потянула с земли неровную дубину, в которой едва угадывалась хорошо потасканная собаками новогодняя елка.

– Два плюс два – это ведь четыре? – легко улыбаясь, спросила она.

– Ну да, – удивленно подтвердил Макар.

– А некоторым до сих пор кажется, что шесть, – непонятно сказала Юля и, внезапно развернувшись, яростно хлестнула дубиной по пустоте.

Макар испугался, каким стало в эту секунду ее лицо. Таких лиц он у девушек никогда не встречал. Разве что однажды у Штопочки, когда та попала себе молотком по пальцу и носилась по пегасне, ища, на ком сорваться.

Макар на всякий случай отодвинулся, не исключая, что и его попытаются пристукнуть дубиной.

– Ты чего? Приняла озверин? – осторожно спросил он.

– Это ты принял дебилин! Смотри!

Юля ткнула краем дубины в асфальт. На свежем незатоптанном снегу ясно отпечатывались следы.

– А ча? Наши это! – сказал Макар.

– У нас что, по три ноги? У тебя что, квадратный каблук? Вот, кто-то шел за нами! Когда я наклонилась за дубиной, следы остановились тут! Еще на каблучке провернулся, собака!

Юля снова отчаянно махнула дубиной.

– Может, до нас кто-то прошел? – предположил Макар.

– Ага! Тогда и впереди следы бы были! А их нет!

– И куда же он подевался?