Ренуар - Паскаль Бонафу

В середине апреля он возвратился в Париж. Ренуар должен был обязательно присутствовать на выставке, открывающейся в галерее Дюран-Рюэля. На ней картины Сислея были окружены работами Писсарро, Моне и Ренуара. Такая выставка должна была способствовать успеху распродажи картин в пользу детей Сислея, назначенной на 1 мая, повышению стоимости произведений, представленных на аукционе. 42 картины Ренуара вызвали в прессе многочисленные хвалебные отзывы. В номере «Ле Тан» от 17 апреля Франсуа Тьебо-Сиссон выступил со статьёй «История импрессионизма». Он закончил её следующим утверждением: «Я предпочёл написать о Ренуаре в конце, так как талант Ренуара — это явление исключительное. Выдающаяся личность Моне не подавляет его. Ренуар — прежде всего “художник фигур”, но он пишет и пейзажи, когда ему этого хочется, и делает это крайне непринуждённо. В отличие от Моне, Писсарро и Сислея он не подчиняется эффектам, которые предоставляет случай, он их покоряет собственным фантазиям колориста с лёгкостью, порой смущающей и всегда настолько пленительной». Тем не менее эта восторженная статья завершается сдержанным замечанием: «Но так как он никогда не удовлетворён своей работой, а его очень чувствительная натура ставит его в прямую зависимость от его нервного состояния, то его творчество в высшей степени неравноценно. Добавьте к этому, что он ошибался, когда увидел в импрессионизме нечто иное, чем процесс живописи на пленэре: он стал использовать его в интерьере, что привело к утрате одновременно и гармонии, и самого ценного качества — очарования». Подобные комментарии намекают на то, что эволюция творчества Ренуара позволила отличить «удачные» годы от других, которые были менее успешными, и началась классификация по годам богатейшего урожая созданных им работ. Жюльен Леклерк отметил в опубликованной в «Ла Газетт де Боз-Ар» статье, посвящённой Сислею: «Посмотрите на Ренуара, на его отличную работу, написанную 15 лет назад. Она светится, чувственная и нежная, с почти прозрачной плотью и румянцем на лицах; она написана легко и непринуждённо. Нет ли в этом особенном художнике, пишущем женщину-ребёнка, одетую или обнажённую, больше свободы, чем в таких картинах Фрагонара, как “Снятая сорочка”, “Уснувшая вакханка”, “Купальщицы” и “Урок музыки”?» Это желание отделить зёрна от плевел в творчестве Ренуара возникает даже у такого художника, как Синьяк, отметившего в своём дневнике: «Посмотрел выставку у Дюран-Рюэля. Это настоящий апофеоз импрессионизма: один зал — Ренуара, один — Моне, один — Сислея и один — Писсарро. Именно у Ренуара — подлинный триумф. Поиски различных стилей и методов. Широкое разнообразие композиций. Всё гениально. В этом зале можно думать только о Веронезе. Удивительно, что прежде что-то могло шокировать в его работах. У меня создалось впечатление, что я нахожусь в одном из залов Лувра. Период в его творчестве, который я предпочитаю, — это с 1878 по 1882 год. “Гребцы” и “Буживаль” — кажется, что он написал их с помощью цветов».

Прошла распродажа с торгов коллекций Дориа и Шоке. Результаты продажи картин Ренуара из этих коллекций успокоили художника. Одно из полотен 1877 года, которое назвали «Размышление», было продано за 22 100 франков в ходе первого аукциона. А 1 июля состоялась распродажа коллекции Виктора Шоке. Жюли Мане отметила в дневнике: «Цены на работы Ренуара растут, одна из картин “Ла Гренуйер” была продана за 20 тысяч франков». Такие высокие цены после стольких лет неудач тем не менее оставляют Ренуара равнодушным. Это происходит по двум причинам. Во-первых, он теперь совершенно игнорирует критику: «Я не знаю, плохо или хорошо то, что я делаю. Что я знаю определённо — это то, что я всегда писал как хотел». Второй причиной было его глубокое отвращение к тому, что живопись превратили в предмет купли-продажи, как будто художники пишут только для того, чтобы продать свои произведения, а не в силу присущей им потребности творить. Жорж Ривьер свидетельствует: «Если Ренуар продавал картину, это позволяло ему нанять натурщиков, чтобы написать новые картины, что приносило ему удовлетворение. Когда он добился успеха, его отношение к делу не изменилось».

В начале лета 1899 года Ренуар покидает Париж. Ему 58 лет. Он решил пожить в Лувесьенне. Там он принимает друзей. К нему приехала Жюли Мане. Он пишет её портрет, беседует с ней о живописи, подтверждает ей, что «живописи обучаются скорее, внимательно рассматривая картины, нежели когда рассматривают природу…». Он работает над автопортретом. Жюли Мане отметила в дневнике: «Он заканчивает автопортрет, очень удачный. Сначала он изобразил себя довольно суровым, с большим количеством морщин. Мы потребовали, чтобы он убрал часть морщин, и теперь он больше похож на себя. “Мне кажется, что глаза похожи на глаза теленка”, — заявил он». Возможно, он таким изобразил себя потому, что состояние его здоровья не улучшалось? 4 августа Жюли Мане сделала запись: «Здоровье месье Ренуара меняется каждый день, порой он выглядит хорошо, затем его ноги и руки опухают. Эта болезнь чрезвычайно раздражает его, и он, такой нервный, переносит её с огромным терпением. Он весел, очень добр со всеми, а говорит он настолько интересно! Какой интеллигентный человек!»

Ренуару рекомендовали лечение водами в Италии, но он отказался от этой идеи и, наконец, решил поехать в Экс-ле-Бен в середине августа 1899 года. Он отправляется туда только затем, чтобы его прекратили упрекать в том, что он не следует советам, которые ему дают. Так как Алина предпочла остаться в Эссуа, он решил взять с собой Габриель: «Если лечение мне слишком надоест, я заставлю Габриель принимать процедуры». Остаётся добавить, что ему было невыносимо чувствовать себя ущербным, когда по утрам не хватало сил повернуть ручку двери, когда он был вынужден пользоваться инвалидной коляской, чтобы «прибыть на обед к Дюран-Рюэлю с месье Дега».

После трёх недель лечения в Экс-ле-Бен, где Ренуар очень скучал, он поехал в Грасс и остановился в отеле «Мираур». Оттуда он написал Дюран-Рюэлю и попросил его отправить одну из картин в Лимож. Это был портрет сына, Жана Ренуара. Городские власти Лиможа, родины Ренуара, обратились к нему с просьбой подарить городу одну из своих работ. Этот знак внимания, возможно, несколько облегчил его печаль, вызванную новой ссорой с Дега. Ренуар продал Дюран-Рюэлю одну из пастелей Дега, которую тот подарил ему несколько лет назад. Узнав об этом, возмущённый Дега написал Ренуару резкое письмо. Жюли Мане, знавшая, что они уже неоднократно ссорились, отметила, что эта ссора была как никогда «очень серьёзной». Оставалось надеяться, что предстоящая выставка «Сто лет французского искусства» в рамках Всемирной выставки в Париже в 1900 году сможет как-то примирить их…

В начале 1900 года к Ренуару на юге присоединилась Алина, и они сняли виллу «Рейно» недалеко от Маганьоска. В то время Ренуар ещё не знал, что Моне принял твёрдое решение не участвовать в этой выставке, о чём он уведомил её организаторов и подтвердил своё решение Дюран-Рюэлю. Писсарро, как и Моне, тоже не поддержал этот проект. Ренуар оказался менее непреклонным. 4 января он написал Дюран-Рюэлю: «У меня нет определённой линии поведения в отношении предстоящей выставки. Я знаю, что собираются организовать выставку “Сто лет французского искусства”. Адриен Маркс говорил с Галлимаром, назначенным членом комиссии вышеупомянутой выставки. Они собираются поместить на выставку мои картины, но так как меня не будет в Париже, я именно Вам доверяю представлять мои интересы, хотя мне совершенно непонятно, в чём они состоят. Мне кажется, что лучше всего было бы устроить выставку у Вас, но сейчас я ни на что не могу решиться. В сущности, я не знаю, чему отдать предпочтение. Ведь картин так много! Я Вас очень прошу, где бы выставка ни была, у Вас или в другом месте, сходите посмотреть портрет мадам Шарпантье с детьми и узнайте, не согласится ли она одолжить его на выставку. Но, пожалуйста, не настаивайте, если заметите, что это её раздражает. Чего я в первую очередь хотел бы от Вас, так это чтобы Вы сообщили мне Ваше мнение о качестве вещи. Я сам не знаю, хороша она или плоха. Там есть также “Женщина с чашкой кофе”. Короче, мы поговорим об этом позже, а сейчас я Вас только прошу внести ясность в этот вопрос. Как Вы скажете, так я и поступлю». Похоже, что ни колебания Ренуара, ни гнев Моне и Писсарро больше не имели никакого значения. Ренуар больше не сомневался. 23 февраля он отправил Дюран-Рюэлю письмо, смирившись с ситуацией: «Чего Вы хотите, следует покориться. Я понял, что это “обязательная выставка”. Если бы официальные лица объяснили это сразу, у Вас было бы меньше хлопот, а мы выглядели бы не столь нелепо. Вот и всё. Обидно, но придётся это принять. Я не вижу другого выхода. Теперь, независимо от того, выставляемся мы или нет, мы выглядим смешно. О нас будут злословить по тому или иному поводу Моё предварительное мнение было — выставляться без шума, без сплетен. Несколько картин среди огромного количества других прошли бы незамеченными. Теперь же будут насмехаться. Ну, что ж, я не вижу других возможностей. Придётся выставляться, чтобы не вызвать гнева “высоких инстанций”».