Восточная стратегия. Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

3

– Вы меня слышите, Игорь Николаевич? – глубокий бархатный голос молодой женщины лет двадцати восьми-тридцати в белом халате звучал как из потустороннего мира, глухо и тихо, хотя она почти кричала ему на ухо. Ее умные пытливые глаза впились в него, изучая сокращение каждого мускула на лице.

– С большим трудом… – Подполковник Дидусь быстро распахнул глаза, как будто услышал сигнал тревоги, и тут же закрыл их от нестерпимо ослепительного света. Но затем он открыл глаза медленно и осторожно: сверху на него уставились бело-желтые зрачки ламп, какие бывают в операционных.

– Ваша контузия – частое тут явление. Мы считаем, что ваш слух можно восстановить, современные технологии позволяют это сделать, – она опять кричала ему почти на ухо, наклонившись настолько, что Игорь Николаевич тонул в обворожительном плену ее запаха, смешанного с безраздельно господствующим тут неприятным, с детства нелюбимым и устрашающим запахом медицины. И мимика женщины-врача, и ее отчаянная жестикуляция казались героическими, как будто она стояла на баррикаде, выдвигая требования мятежников. Но слова до него доходили не сразу, они словно протискивались через невидимый фильтр.

– Что я должен делать?

– Вам необходима операция. Завтра утром сходите на базар и купите пару куриных яиц. У хозяйки, которая держит кур. Будем вживлять вам пленку…

Игорь Николаевич смотрел на женщину с тоской и с надеждой. Что она может уметь в свои-то годы, думал он, рассматривая взглядом пациента ее свежее, строгое, слегка румяное лицо, открытый кусочек античной шеи, обрамленный отутюженным, пугающе белым воротничком халата. Все-таки она излучала неподдельную уверенность, которая становилась зацепкой, намеком на желанную компетентность. С другой стороны, а на что, на кого еще он может рассчитывать? Пусть все будет, как должно быть, как распорядится судьба. Он ни о чем не жалеет и не перекраивал бы свои действия наново, если бы все вернулось опять. Он никому не признавался потом, что чувствовал в эти сумрачные времена. Дни тянулись долгим резиновым жгутом, ночи были убийственно нескончаемы. Он чутко прислушивался в надежде распознать хоть какие-то звуки, и это перенапряжение в конце концов вызывало пугающие галлюцинации. Кто-то орал ему истошным голосом из непроглядной темени: «Почему на броне? Прыгай, быстрее прыгай, ты на прицеле!» Это продолжалось так долго, что через несколько дней Игорь Николаевич стал путать явь со сном, и всякий раз все заканчивалось одним и тем же. Он пытался снять радиостанцию с мертвого солдата, чтобы укрыться с нею за машиной, потому что как командир он обязан был управлять боем. То была непреложная, не подлежащая обсуждению аксиома. И вот он уже перебросил лямку с обмякшего, бездыханного тела, осталось лишь дернуть сумку с радиостанцией на себя и прыгнуть… Но в этот самый момент все повторялось с точностью до микрона: из-под земли возникала могущественная потусторонняя сила, и фантастическим толчком, как отправленный виртуозным ударом ракетки шарик для пинг-понга, он поднимался в воздух и пропадал затем в клубах горячего черного дыма. Когда это случалось, Игорю Николаевичу казалось, что он все слышит, все видит как на ладони, участвует в событиях, но остается бессильным повлиять на них. И когда панорама боя пропадала, его тело помимо воли хозяина сотрясала нервная конвульсия, а весь мир опять оказывался вакуумным, леденяще беззвучным, застойным, как непроходимое болото.

У соседа по палате Игорь Николаевич выпросил спортивный костюм, который мешком висел на его отощавшем теле. Одноглазый капитан, которому гранатометом посекло лицо, отчего он стал теперь похож на Квазимодо, угрюмо молчал, когда подполковник примерял костюм прямо на высохшее, голое тело. Один осколок у этого несчастного все еще был не извлечен из глазной ямы, и он ждал операции. Было ясно, что внешний вид Игоря Николаевича его не впечатляет. Дидусь не поленился, подошел к зеркалу, заглянул в него и остолбенел. Из-за цинковой амальгамы на него ошалевшими глазами смотрел живой труп с землисто-серым унылым лицом. Вот тебе и начальник штаба воздушно-десантного полка! Скажешь, никто и не поверит – скорее бомж. Как все человеческое быстро меняется! Как вода со своими состояниями: еще только вчера он был твердым, как лед, сегодня стал лужей талой воды, а уже завтра может испариться, исчезнуть с лица земли. И ничего не изменится! На его место придут десятки других, более осторожных, более удачливых и более немилосердных к окружающему миру. И вдруг на миг, только на один миг он испытал неуемный толчок боли изнутри, нет, не жалости к себе, а озарения, понимания тщетности всего предпринятого им, попытки совершить невероятное, славное, выдающееся. Он понял, что ни он, ни этот одноглазый капитан с изуродованным лицом, ни все остальные… никому, абсолютно никому не нужны. Они тут – отработка, дизельный чад, который позволил боевой машине взобраться на горную высотку, а дальше работают другие атомы, литры, килограммы. Вот этой необратимости, против которой он ничего не мог сделать, стало несказанно жаль Игорю Николаевичу. Но уже в следующий миг он совладал с собой и зло прошептал отражению: «Ничего, мы еще за себя поборемся! Пробьемся!»

Выходя из госпиталя, Игорь Николаевич обнаружил, что обитает на пятом этаже просторного здания, которое можно было бы без натяжки назвать «Чеченским домом». По мере спуска вниз он встречал на лестничных площадках курильщиков, и чем ниже опускался, тем больше ему казалось, что он участвует в каком-то кошмаре, чудовищной фантасмагории. Внизу были молодые парни без одной или двух ног, разорванные на части люди, выжившие по какой-то идиотической случайности, по воле назидательной насмешки Всевышнего, его немого послания этому глупому, сбившемуся с пути миру. На втором этаже, увидев молодого парня без одной ноги, в тельняшке, молча смолящего окурок, он хотел подойти и расспросить, откуда тот и как сюда попал. Но вдруг вспомнил, что почти ничего не слышит, и пошел прочь. И только за пределами здания почувствовал, что на свете существуют иные запахи, кроме больничной койки, самого острого, самого подлого и самого ненавистного из всех известных ему.

Опомнился он уже на рынке, который нашел по рисунку все того же капитана. Отыскал лотки с яйцами и остановился у двух тучных продавщиц с неимоверно грязными руками и почему-то напомаженными губами. Подумал, что, пожалуй, надо взять с запасом, не два, а три яйца. Вдруг одно разобьется по дороге.

– Дайте мне три яйца, пожалуйста, – попросил он, протягивая деньги.

В ответ женщины залились хохотом. Игорь Николаевич подумал, что что-то не так с его внешним видом, и смущенно оглядел себя. Но ничего, кроме того, что он уже видел и знал, не заметил. На всякий случай он улыбнулся продавщицам, подумав, что, верно, выглядит наивным дурачком, сбежавшим из лечебницы. Из-за прилавка на него смотрели две пары тупых и наглых глаз.

– Я бы хотел купить три яйца, – попробовал он еще раз.

Женщины успокоились, но еще кривлялись, заразительно хмыкали, прикрывая рты замаранными ладошками и стараясь удержаться от смеха.

– А зачем вам три? – спросила одна из них.

– А-а? – переспросил контуженый подполковник, не понимая подвоха.