Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

— Кажется, начинаю понимать.

— К слову, генеральский чин за вами будет сохранен. И еще… Согласие принца де Конде на ваш отъезд уже получено. Тем более что здесь война завершается.

— Одна война завершается, чтобы породить две или даже три новые, — согласился Гяур. — Впрочем, на то мы и воины, чтобы, погашая одну войну, тут же разжигать другую, еще более долгую и кровавую.

Владислав IV молился.

Он творил молитву, стоя на коленях перед троном, словно язычник перед идолом, и слова его — встревоженные, самозабвенные — отражались в мрачных сводах Рыцарского зала предков королевского дворца в Кракове приглушенно и невнятно. А королю казалось, что их слышит сейчас вся Польша. Вся шляхта, весь народ Речи Посполитой встал на колени вместе с ним. И это первая за всю историю многострадальной земли молитва, в которой народ вместе со своим королем просил Иисуса Христа не о спасении мира для своей многострадальной земли, но о ниспослании войны.

— Сбылось! Казаки поднимаются… Теперь мы соберем армию и ударим по татарам. Потом — по туркам. Это не жажда крови, Господи, а святая жажда справедливости. Помоги мне, Иисусе. Хотя бы один раз — уже стоящему на пороге царствия Твоего — помоги. Не о славе своей думаю — о будущем Речи Посполитой. О новых костелах, которые устремятся шпилями своих башен в небеса на всем пространстве от Карпат до Дона, от Вислы до Крымских гор и Дуная…

Открылась дверь. Владислав IV услышал чьи-то шаги, однако молитвы не прервал и даже не оглянулся.

— Господи, осени меня и мою Польшу знамением своим Христовым. Это будет величайшая из войн во имя славы твоей и спасения мира славянского.

— Ваше Величество, прибыл гонец из Украины.

— Да? — ухватился руками за подлокотники трона Владислав. — Гонец от него уже прибыл?

— Он здесь, — подтвердил секретарь. — Ждет вашей милости.

— Сюда его, князь Ржевусский, немедленно сюда!

Уже отдаляясь к двери, ротмистр Ржевусский видел, как король с огромным трудом отрывает колени от земли и усаживается на трон.

«Жить ему осталось ровно столько, чтобы отмолить грехи, — иронично заметил про себя шляхтич. — А он все еще надеется повергнуть в них не только себя, но и всю Польшу».

Князь догадывался, что Хмельницкий начал свое восстание с прямого благословения короля, и был решительно против этой королевско-гетманской авантюры. Однако прекрасно понимал, что, до тех пор, пока служит в качестве королевского секретаря, он не имеет права предпринимать что-либо такое, что позволило бы Его Величеству или кому бы то ни было из окружения короля заподозрить его в измене. Но заботился при этом не о королевских тайнах, а о чести древнего рода Ржевусских, последним представителем которого являлся.

Поручик Кржижевский стоял спиной к нему, тяжело облокотившись на резной свод камина, и, казалось, никакая сила не способна была заставить его выйти из состояния этой смертельной усталости.

— Король готов выслушать вас, господин поручик.

— Это хорошо, что король уже готов, слуги короля и дьявола… — проворчал поручик. — Вот только неизвестно, готов ли я добраться до его трона, чтобы рассказать все то, что видел там, в селениях восставшей Украины.

Ржевусский оглянулся на дверь Рыцарского зала и приблизился к Кржижевскому.

— Но весь этот повстанческий вертеп не должен был перерастать в настоящую войну, граф, — вполголоса проговорил он. — Если только восстание действительно возглавил полковник-иезуит Хмельницкий.

— Можете не сомневаться. Полковник. И, похоже, иезуит, слуги короля и дьявола.

— Что же тогда происходит такого, что должно было бы повергнуть в смятение не только вас, но и короля?

Кржижевский оглянулся на секретаря и настороженно смерил его взглядом. «Знать бы, за кого ты: за короля или против него?» — вопрошал взгляд смертельно уставшего человека, не одни сутки проведшего в седле.

— Камни этого дворца тоже многое слышали. Но молчат, — процедил сквозь зубы Ржевусский, давая понять, что поручик может быть откровенным.

— А то происходит, князь Ржевусский, что казаки и брацлавские ремесленники с нашим королем-покровителем не сговаривались. Сидя в банкетных залах князей Потоцких и Вишневецких, сговоры-заговоры не плели. А о том, что редко какая сабля устоит против крестьянской боевой косы или вил — в этом мы с вами, слуги короля и дьявола, убедимся очень скоро.

— И вы решитесь сказать об этом Его Величеству?

— Зачем? — воинственно ухмыльнулся Кржижевский. — Он знает об этом лучше меня. Просто все еще не понял, что его радость — это радость юродивого на пепелище.

Ржевусский обхватил своими огромными костлявыми пальцами подбородок, подергал им так, словно пытался вырвать, и только таким способом заставить себя промолчать.

— Насколько мне помнится, поручик, вы тоже немало сделали для того, чтобы эта «пляска святого Вита» состоялась.

Только теперь Кржижевский, наконец, пружинисто оттолкнулся от камина, положил руку на эфес сабли и, подбоченясь, стал покачиваться перед ротмистром Ржевусским на носках своих запыленных, с комками грязи на шпорах, сапог.

— А вы заметили, князь, как прекрасно мы понимаем друг друга, слуги короля и дьявола?

Фрегат «Кондор» уходил из Дюнкерка на рассвете.

По мере того как корабль отдалялся по каналу от крепостных стен, город не растворялся в дымке горизонта, а наоборот, возносился в холодное северное поднебесье, в котором люди теряли над ним всякую власть и где он подчинялся законам уже не земного, а небесного бытия.

«Все, что происходило с тобой за этими стенами, уже сейчас кажется невероятным, — сказал себе Гяур. — Не пройдет и нескольких месяцев, как ты откажешься верить, что с тобой здесь вообще что-либо происходило».

— Понимаю: глядя на эти полуразрушенные суровые башни, вам есть о чем вспомнить, князь. О чем-то таком, что не забывается.

Гяуру показалось, что принц Ян-Казимир произнес это с некоторой обидой в голосе. Уже несколько минут они стояли на корме, почти плечом к плечу, однако до сих пор не произнесли ни слова. Похоже, что принц ревновал его к городу.

— Именно поэтому буду стараться вспоминать о нем как можно реже.

— В Польше предаваться воспоминаниям будет некогда — это уж точно, — согласился принц-кардинал. — И еще неизвестно, как встретят нас в Гданьске.

— Если учесть, что ваш брат, принц Кароль, уже находится в Варшаве и пытается влиять на ход событий и настроения в придворных аристократических кругах.

— Насколько мне известно, Кароль почти безвыездно пребывает в своей резиденции в Торуне, что на полпути между Варшавой и Гданьском, — мрачно уточнил принц, давая понять, что встреча с братом в то время, когда оба они стали претендентами на польскую корону, ничего хорошего ему не сулит. — Однако влиять на умы можно, находясь хоть в Торуне, хоть в Кракове.