Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин

– На какую выставку? – ухватился за слово Шишканов.

– Да, – поддержал Зобов и повернулся спиной к Ульяновой.

Он недвусмысленно дернул углом рта и чуть заметно кивнул головой, показывая помощнику, что ему надо уйти, он один будет устанавливать, как они шутили, будучи студентами юрфака, «псих, контакт с подозреваемым».

– Просто поехать, походить, побродить, зайти на выставку, сейчас много всего в Москве происходит, а не дома сидеть.

Шишканов спешно собрал бумаги:

– Вы тут сами беседуйте, а у меня должок тут один, мне надо взять результаты баллистической экспертизы, наверное, уже пришли.

– Да. Сходи. Мы тут с Татьяной Михайловной во всем потихоньку разберемся, – поддержал Зобов.

Шишканов попрощался с Ульяновой и с радостью вылетел из комнаты – он считал, что Зобов зря ее мучает, ничего она не знает. Он, почти подпрыгивая, шел по коридору и вдруг стал думать о том, сколько бы денег он не пожалел, чтобы сходить с такой женщиной, как Ульянова, в ресторан, в самый дорогой. В голове начали всплывать какие-то бессмысленные цифры. Он не отдавал себе отчета, что хочет ее не очаровать, а купить – по-другому она ему достаться не может, – купить то, что не продается. Сколько стоит увядающая красота Ульяновой или уже ничего не стоит, он не знал, да и не знает никто.

Оставшись вдвоем с Зобовым, Таня резко почувствовала: рядом с ней, в какие бы одежды он ни рядился, личный враг, враг ее благополучию, враг ее прошлому, настоящему, будущему. У нее тоже, как и у Сергея Зобова, нет никаких доказательств, но она чувствовала, без всяких улик, так есть, он враг, атакующий с чужой, враждебной ей территории.

– Татьяна Михайловна, понимаю, – начал Зобов с жесткой интонацией. – Вы можете воспринимать меня как вашего личного врага, что не так, конечно, но я уверен, вы не хотите мне рассказать правду, как все было. Грубо говоря, вы хотите повесить нам, мне лапшу на уши! Но зачем это вам? Что это вам дает? Или вы сознательно скрываете убийцу, а такое впечатление иногда создается, или вы просто в силу каких-то обид, личных обид, не даете нам разобраться в деле, скрываете и мешаете найти убийцу? Я ничего не прошу – давайте только восстановим последовательность событий, детали, может, нам удастся нащупать мотивы того, что произошло. Это трагедия? Безусловно. Ваша, конечно, тоже, но надо разобраться. Потому что так просто двух человек не убивают… Верно?

Ульяновой ничего не оставалось – как провинившаяся школьница, ответила «да».

– Начнем с пятницы! Вы приехали в пятницу или раньше, я что-то не помню?

Татьяна сама не помнила, что говорила на предыдущих допросах и говорила ли об этом вообще.

В эту секундную, но мучительную паузу, словно чапаевская конница из засады, дверь распахнулась настежь. В проеме встал плотный, раскормленный, лысоватый дежурный полицейский, с утопленными в пухлых щеках глазками, посаженными очень близко к крошечному острому носу, похожему на куриный клюв, – такое живое, карикатурное воплощение коррупционной правоохранительной системы страны, – и как-то по-домашнему, уютно, по-простецки, сказал:

– Себастьяныч, – назвал по отчеству, потому что произносить имя ему было лень, – тебе жена звонит – может, случилось что? Сними, а! Она меня просила, чтоб я зашел…

Тут же раздался телефонный звонок. Зобову ничего не оставалось, как извиниться перед Ульяновой и взять трубку.

– Что? – спросил он раздраженно. – У меня допрос свидетеля.

«Слушай, мне плевать на твой допрос и твоего свидетеля! О чем ты меня сегодня спросил? С какой стати я твоя жена? Ты не помнишь?! Забыл? Ты меня умолял, чтобы я вышла за тебя замуж, ты цветы носил охапками как бешеный. Ты чего этим хотел сказать? Я тебя знаю – тебе просто так такие вопросы в голову не приходят. Мне все понятно. У тебя кто-то есть? Завел? Уже завел?! Ты мне скажи сразу. Я твоему счастью не помеха. А таких вопросов не надо! Может, мы зря уже ремонт делаем? Может, тебя уже кто-то отремонтировал? Со мной жить из жалости не надо, у меня есть дочь, у меня есть гордость и вообще у меня есть… Ты такие вопросы знаешь куда засунь… Туда, куда твои дружки бутылку шампанского загоняли! И еще трубку не берешь, сволочь!»

– Я не могу сейчас разговаривать…

«А мне и не надо! Со мной разговаривать! Я уже все сказала. Не надо. И мне такие вопросы не нужны. Если ты в чем-то сомневаешься… скатертью дорога. Ты понял? Пока, следователь хренов!»

Ульянова не слышала того, что прокричала жена Зобова, но поняла – подмога пришла откуда не ждали.

– Что-то срочное? – спросила она.

– Да нет. Просто дела семейные. Ремонт, понимаете, идет.

– Один ремонт равен двум пожарам, – вспомнила присказку Татьяна, чтобы перевести разговор.

– Я знаю, – задумчиво ответил Зобов. – Слышал.

«Чего она с цепи сорвалась?!»

– Да. Татьяна Михайловна, спрошу, хотел спросить, вот Васильев, у него есть там такой вопросик: с какой стати вы жена, муж? Это вообще – как? Что он имел в виду?

Ульянова пожала плечами:

– Его вопросы и мне не все понятны. Он придумывал их, говорил, что писать не умеет, а только вопросы задавать, но здесь, кажется, все как раз просто: почему вы остановились именно на этом человеке? Вы видели одних, других, у мужчин вообще с этим нет проблем, и потом остановили свой выбор на каком-то определенном человеке, почему именно на нем?

– Полюбил, – как обоснование сказал Зобов.

– Саша считал, что это не ответ.

– Почему?

– Так. Не ответ. Могли полюбить еще кого-то, свет клином же на одном человеке не сошелся…

Зобов припомнил что-то и согласился:

– Ну, мог. Знаете, как я познакомился со своей женой! Очень необычно. Очень! Я только начал работать, и молодым работникам МВД продали за какие-то копейки, с большой скидкой, профсоюзные путевки, недельный тур, круиз на теплоходе. Канал Москвы-реки, потом Волга, Рыбинское водохранилище и так далее… Теплоход назывался «Лев Толстой». Ночью на середине водохранилища вдруг замыкание, что-то у них там сгорело, вырубился весь свет на теплоходе. Весь! Представляете?! Мы выскочили на палубу. И там у моей будущей жены случилась истерика, ее трясло, она вообще такая, возбудимая, что ли, она так испугалась, и я ее держал, просто случайно рядом оказался, я ее не знал, совсем случайный человек, и держал ее, пока они свет не починили… У нее такой был страх… Она ко мне прямо прилипла…

Перед Татьяной всплыла картинка: ночь, холодное, звездное небо, тянувшийся бесконечно длинный звук корабельного ревуна. Она вспомнила свою молодость, казавшуюся теперь далекой и пустой, и подумала: куда мы все плывем на «Льве Николаевиче Толстом»? На разных палубах, но в одном направлении – а неизвестно куда. Белый теплоход – золотые буквы Лев Толстой. Кто расставляет нам на пути любовные ловушки, отключает свет, а когда надо, включает, что означает этот притягательный, протяжный, преследующий звук ревуна, что несет в себе, какую весть? О ком? Только ли о тебе или уже обо всех нас?