Обреченные - Эльмира Нетесова

Может, потому в те первые послевоенные годы умирали фронтовики часто, словно война для них продолжалась. Они, не успев отдохнуть морально, взвалили на свои плечи непомерное бремя новых забот и не вынесли, не выдержали перегрузки. Человек не бесконечен. Кто-то перестарался, не рассчитал. И потери росли день ото дня…

Кто тогда спросил фронтовика — как живется ему, как дышится? Как устроился в мирной жизни? Это не интересовало никого. Стереть с лица земли следы войны! Скорее, любой ценой! И стирали их… вместе с фронтовиками. Никто не вел счет потерям. Надорвался? Устал? Таких слов вслух даже не произносили.

Васильев был одним из них. И у него по ночам болело сердце. И ему снились фронтовые сны. С окопами и атаками. С победами и отступлениями. С гибелью. И никогда — с возрождением… Как и многие, он боялся заводить вторую семью, не веря судьбе, боясь но вой потери. Он жил походно, скудно, холодно. Как на войне, все еще не веря в победу. Он принес ее тем, кто родился после войны. Воевавший до смерти остается солдатом. Ольга… Она, словно цветок, распустившийся внезапно над окопом… Рад бы не приметить. Да не сумел не увидеть, не заметить, не полюбить.

Васильев смеется сам над собой. Но и себе он перестал быть хозяином. Видно, сердце войну забывать стало. Ожило назло памяти…

Ольга и не предполагала, что стала болью и радостью Васильева. Он — единственный из всех, никогда не высмеял, не унизил и не обманул ссыльных. Понимал человек, что нелепая случайность, злой рок — поломали судьбы многих его друзей и знакомых, и, назвав преступниками тех, кто никогда не совершал преступлений, раскидал их по тюрьмам и зонам, навсегда лишив семей, человеческого имени и достоинства.

Знал он и о том, что сам в любой момент может оказаться среди них. Ведь своими глазами видел, как отправляли в северные зоны строгого режима неокрепших подростков. Мальчишек и девчонок. Которые не став девушками, юношами, лишившись даже надежды на это— на мужание, стали стариками.

«За это ли я воевал? За такое ли мы все четыре года дрались с врагом? Гибли и выживали? За что платились собственным здоровьем и молодостью? Да лучше б я не дожил до этого дня, не увидел бы лица старых детей, ставших зэками по прихоти государства, едва победившего в войне… За что же их?» — сжималось сердце человека. Он отвернулся от вагонов, переполненных детьми— зэками, и увидел, как безногий фронтовик на деревянной, самодельной каталке бросился с высоченного моста в реку, вниз головой.

Он был нужен, пока не стал калекой на войне. Освобожденная им страна имела короткую память. Ей нужен был бесплатный труд, немой рот и послушные, запуганные головы. Кормить инвалидов не хотела. Пусть даже они — герои, но если требовалась забота — на это не хватало ни тепла, ни сердца.

Проходившие мимо люди даже не приостановились, не посочувствовали, не испугались, не спросили — почему? Поторопились уйти, сделать вид, что не приметили, чтобы самих не скинули следом. За сочувствие фронтовику, опозорившему звание свое. А он просто понял, что стал лишним.

Васильев многое пережил, многое видел. Казалось, сердце должно было окаменеть. Не видеть и чувствовать, разучиться радоваться и любить. А оно как в насмешку проснулось…

Над совхозом опустилась зима. Пушистый снег летит лохматыми хлопьями. Конец года… Каким-то будет будущий?

«Странное создание — человек. В детстве все хотелось скорее взрослым стать. Самостоятельным. Все спешил, торопился, чтоб не опоздать. А куда опаздывать? К смерти под хвост? На войне не раз едва убегал от нее. В лазарете еле выжил. И как-то сразу, жить расхотелось. А теперь, словно бабье лето средь зимы нахлынуло»… — усмехается Васильев собственным мыслям. И, обозвав себя старым козлом, пытается отвлечься от мыслей об Ольге. Но эго ему не удается.

Она улыбается ему, что-то беззвучно говорит. И Васильев, потеряв терпение, быстро набрасывает на плечи все еще не выветрившуюся от запахов пороха и гари куртку, выходит из конторы, спешно заводит машину и, никому ничего не сказав, едет в Усолье.

Нет, он ни на что не надеялся. Он знал, что Ольга много моложе его и у нее растут трое детей… Мать й жена… «Зачем я ей нужен? Женщина всегда за мужа своего держаться будет. Не как за мужика, он, какой ни на есть — отец детям. Отчиму его не заменить», — думает Васильев. И смеется над собой: «Эко тебя занесло, братец! Уже и в отчимы размечтался. А кто такой? Старый хрен! Уже пятый десяток пошел. Башка, как сугроб — белая! А в душе — снова головешки затлелись. С чего бы так?»

До Усолья доехал быстро. Остановил машину в начале улицы. И только теперь вспомнил: «Что скажу, если спросят, зачем приехал? Навестить? Так это смешно! Не поверят. Ссыльных лишь милиция навещает. А я к кому? К ней? Засмеет и прогонит», — краснеет Васильев. И вспомнил, придумал: «Картошку в хранилище пора перебрать. Надо обговорить день и количество баб. А это только с нею. Она здесь голова».

Ольга не ждала гостей и теперь чистила картошку на кухне, прижавшись спиной к теплому боку печки. Когда Васильев вошел, забыв постучаться, баба от неожиданности нож в ведро уронила!

— Вы? Что случилось? — спросила испуганно.

— Нет. А почему испугалась? — загорелась в сердце надежда. Был бы безразличен, головы бы не подняла. Тут же словами подавилась…

— Испугаешься поневоле. Все, кто нам поможет хоть чем-нибудь, в неприятность попадают. Вот и подумала, раз без стука, значит, торопитесь иль волнуетесь. Эго не с добра — жди беды…

— Так уж и беды? Будто без того к вам никто не приезжал, — усмехнулся Васильев.

— Отчего же? Милиция да Волков часто приезжают. Не забывают нас. Соскучиться не дают. Но от них не только беда — целое горе остается, — отвернулась баба.

— Вы же их гостями не считаете?

— Таких гостей за хрен да в музей! — вырвалось невольное. И, покраснев до корней волос, Ольга извинилась.,

— Что они опять отмочили?

— Нашего Гошку вчера на море пограничник поймал. Он хотел морской капусты принести домой. Так мальчишку в милицию отвезли на катере и всю ночь в камере продержали! С пьянчугами поселковыми! Ну, разве не звери? Да таких к стенке надо ставить!

— Вы его взяли оттуда?

— Не отдали мне. Степан за ним поехал. Сам, — злилась Ольга.

— А почему вам не отдали?

— Да потому, что я им не родная. Их мать умерла. По пути. Мы со Степой уже здесь сошлись. Власти знают о том, — выпалила Ольга.

— Так они не твои? — обрадовавшись, выдал себя Васильев.

— Как это не мои? Чьи же еще? Мои, конечно! Не я родила, так ну и что? Они меня матерью зовут. Я их ращу!

— Оленька! Оля! А я-то, дурак! Думал, что ты им — родная! Своя!

— Конечно, своя! — не понимала баба.

— Своя, да не кровная! Большая разница в том!

— В чем? Для детей главное, не расти сиротами!

— Сиротами и взрослым оставаться больно. Одиночество, хуже смерти. Это я по себе знаю. Сам так живу. Да и живу ли? Ничего в душе нет. Пусто. Пепел один остался…