Кромешная ночь - Джим Томпсон

Она надела лифчик, потом комбинацию и только тогда меня заметила. Тихонько охнула и говорит:

— Ой, К-карл! Я и не знала…

— Ну что, почти готова? — осведомился я. — Я отвезу тебя к родителям.

— К-карл, я…

Она пошла ко мне — медленно, враскачку из-за костыля.

— Я хочу быть с тобой, Карл! Мне все равно, кто ты. Мне все без разницы! Мне только бы с тобой.

— Ага, — сказал я. — Знаю. Ты все время боялась, как бы я не исчез, не правда ли? Была рада пуститься на что угодно, лишь бы меня удержать тут. Помогать мне со школой, спать со мной… Быть для меня палочкой-выручалочкой во всем, что бы мне ни потребовалось. И сама тоже уйти не могла, правда, Руфь? Нельзя ведь потерять такую работу!

— Возьми меня с собой, Карл! Ты должен взять меня с собой!

Но я был еще не уверен. Поэтому говорю:

— Что ж, давай собирайся. Посмотрим.

После чего пошел наверх в свою комнату.

Упаковал свои два чемодана. Отвернул уголок ковра и забрал копию письма, которое послал шерифу.

Потому что, естественно, это я сам послал письмо. Собирался потом сообщить Руфи о сделанном под копирку втором экземпляре, чтобы у нее было основание потребовать награду.

Как я тогда себе представлял это, мне было нечего терять. Помочь себе я был не в силах, поэтому пытался помочь ей. Девчонке, которая запросто может кончить тем же, что и я, если ей не помогут.

Комкая в пальцах листок, поколебался. Но кому он теперь нужен?! Свой шанс взять меня с поличным на попытке убийства Джейка Уинроя они упустили, и теперь есть минимум одна чертовски веская причина, почему второго шанса у них не будет.

Прочухать-то я все это прочухал, но захотел убедиться. Сжег в пепельнице копию и через коридор прошел в комнату Джейка.

Постоял у его кровати, поглядел. На него и на записку, которую оставила Руфь.

Глупость, конечно: никто не поверит, что Джейк пытался напасть на нее и она это сделала, обороняясь. Но, в общем-то, понять ее можно. Весь сложный каркас ловушки развалился. Если уж что-то делать, то действовать надо быстро. Вообще-то, на мой взгляд, если человек по доброй воле совершает такие вещи, он прежде всего глуп, и эта его глупость рано или поздно выпрет боком.

В итоге все ни к черту. Боссу бы ох не понравилось! И то, что она меня ему сдаст, ей не поможет. Теперь, естественно, ей надо за меня цепляться. Ведь глупость — она как? Она чем дальше, тем становится глупее. Извинениями Босса тоже не проймешь. Он тебя и выбрал только потому, что ты глуп; да еще и добавил тебе глупости в каком-то смысле. Но если ты ошибся, поскользнулся — виноват сам. И получи то, чем платит Босс оступившимся.

Но сделанного не воротишь, убитого не воскресишь, как и меня, впрочем, тоже. Так что теперь ничто не имеет значения, кроме надежды. Пусть уж девчонка надеется, пока может. Чем дольше, тем лучше…

Выходя из комнаты, я бросил последний взгляд на Джейка. Руфь чуть не напрочь перепилила ему горло его же собственной бритвой. Ну, понятно — боялась; и боялась не суметь. И злилась, потому что боялась. И в результате получилось очень похоже на то, что сделал я с Кувшин-Варенем.

Его фермы я никогда в глаза не видел, видел только подъездную дорогу. Да и ту лишь один раз много лет назад, когда тот писатель вез меня мимо по пути к поезду. Но я без всякого труда ее нашел. Дорога заросла травой, во многих местах поперек колеи лежали перекинувшиеся с одного голого дерева на другое ползучие и вьющиеся плети.

Дорога ответвлялась от Вермонтского шоссе и шла на холм, потом снова вниз и опять, так что лишь в самом ее конце открывался вид на дом и хозяйственные постройки. Руфь пару раз взглянула на меня озадаченно, но вопросов не задавала. Я закатил машину в гараж, прикрыл ворота, и мы пошли к дому.

К калитке прибита табличка. На ней крупными буквами:

ОСТОРОЖНО! ДИКИЙ ПЕСЕЦ!

ПОДКРАДЫВАЕТСЯ НЕЗАМЕТНО

«А ВТОРГШЕГОСЯ ЖДЕТ ЖЕСТОКАЯ СУДЬБА»

Из щели кухонной двери торчит записка:

Убыл в дали неведомые. Адрес местопребывания сообщу, если, когда и как только изыщу возможность.

Дверь не заперта. Вошли.

Я осмотрел весь дом — по большей части сам, главным образом потому, что лестница наверх оказалась крутой и узкой, так что Руфи взбираться по ней было бы нелегко. Заходил в одну комнату, в другую. Хозяина нигде, конечно, не было, никого не было, и все было покрыто слоем пыли, но убранство в полном порядке. Порядок я нашел во всех помещениях, кроме одного — маленькой комнатки во втором этаже на отшибе. Но и там, за исключением зверски раскуроченной пишущей машинки, наблюдался если и не порядок, то беспорядок в некотором смысле упорядоченный.

Мебель вся сдвинута к стенам, в шкафах от книг одни корешки и обложки. Их — да бог знает, наверное, и не только их — страницы, в том числе машинописные, никогда в виде книг не переплетавшиеся, изорваны в клочья наподобие конфетти. И эти конфетти кучками разложены по всему полу. Причем так, чтобы из кучек складывались слова:

1 И тогда Мир Правящий так возлюбил божество,

2 что отдало Оно ему единородного сына, сущего в недре Отчем,

3 но повлекли Его из Сада,

4 и возопил Иуда голосом плачевным:

5 — Увы, увы, глаза бы не смотрели,

6 ребята, дайте мне нарезанного лука!

Носком ботинка я разбросал бумажные стопки и сошел вниз.

Мы вселились и зажили.

В погребе обнаружилось множество ящиков с консервами. Во дворе цистерна газойля для ламп и двух печек. Колодец с насосом внутри и трубопроводом к раковине. Электричества, телефона, радио или чего-либо в этом роде нет как нет, то есть мы оказались отрезаны от всего на свете, будто попали в мир иной. Но остальное у нас все было, и у нас были мы сами. В общем, зажили.

Дни шли за днями, а я все недоумевал, чего она ждет. Причем делать-то нечего… за исключением того, что можно делать друг с другом. Я чувствовал, что усыхаю, съеживаюсь, делаюсь слабее и меньше, тогда как она становится больше и сильней. И я начал догадываться: вот, значит, как она хочет это исполнить.

Иногда ночью после наших игрищ (если я бывал не слишком болен и немощен и на что-то оказывался способен) стою у окна, смотрю в поля, а там кусты, сухой бурьян, вьюнки, лианы — джунгли, да и только. Ветер сквозь них продирается, колышет, заставляет корчиться и выгибаться. И вроде как в ушах какой-то вой, скулеж, но со временем это прошло. Везде, везде, куда ни глянь, джунгли — качаются, корчась и выгибаясь. Видимо, это качание те звуки на меня и навевало. Что-то в нем было гипнотическое, а я уже был слаб и болен, но сам того еще не сознавал. И вот в голове пусто-пусто, только этот вой, и снова я бужу ее. А потом вроде бы я участвую в забеге, пытаюсь куда-то успеть, что-то схватить, пока не вернется вой. Потому что, как услышу, помимо воли цепенею.