Очарованная вальсом - Барбара Картленд

На секунду он оторвался от ее губ, и тогда, судорожно вдохнув, Ванда крикнула:

— Дайте мне уйти!.. Прошу вас, отпустите меня!

— Почему? Я люблю вас, а вы любите меня…

— Это не так… неправда, — почти прорыдала Ванда, — прошу вас, позвольте мне уйти! Пустите!

— Но я не хочу, чтобы вы уходили…

Он посмотрел на Ванду, которую держал словно пленницу, не давая ей вырваться, и она со страхом подумала, что сейчас он, кажется, наслаждается этой ее беспомощностью. Все происходящее казалось Ванде кошмаром, который никак не кончался.

— Пожалуйста, позвольте мне встать!

Она готова была умолять его дальше, но лицо Александра не меняло своего выражения. Его глаза наблюдали за Вандой с холодным спокойствием, которое пугало гораздо больше, чем самое бурное проявление страсти. Улыбка царя казалась чувственной, но вместе с тем какой-то жестокой. Это было просто невероятно.

— Позвольте… позвольте же мне уйти… Я настаиваю! — снова крикнула Ванда.

— Каким же образом вы собираетесь это сделать? — с безразличием спросил царь и очень тихо, так, что Ванда не услышала, добавил: — Шпионка.

Александр наклонился вперед и вновь впился губами в ее шею. Его губы твердели, и Ванда чувствовала, как каждая клеточка ее тела сопротивляется их прикосновению. Девушка не понимала, что с нею творится, но она будто совсем не знала этого человека! Ей неприятно было прикосновение его рук, прежде вызывавшее в ней дрожь. Она и сейчас дрожала, но от отвращения, отвращения к человеку, которого она, как ей казалось, любила.

— Отпустите меня! Отпустите меня! Немедленно!

Ванда яростно извивалась, хотя и понимала, что это бессмысленно и она в руках этого мужчины так же беспомощна, как попавшая в силки птица.

— Я буду кричать, — прошипела она, пытаясь оттолкнуть его голову. — Сбегутся люди! Найдут вас здесь…

— Как вы собираетесь кричать, когда я закрою вам рот?.. — мягко спросил Александр. — Вот так…

Ванда пыталась вырваться. Но он прижал свои губы к ее губам, а ее прижал к кушетке руками. Она не могла ни дышать, ни пошевелиться и чувствовала себя так, словно погружается в глубокую воду — сломленная, раздавленная, погубленная — и ничего не может с этим поделать, не имея ни сил для спасения, ни надежды на чью-либо помощь…

Она чувствовала, как шарят по ее телу его руки, и из последних сил пыталась их оттолкнуть… И в следующую секунду услышала голоса.

То были крики — тревожные, нарастающие. Государь насторожился и поднял голову, все еще не выпуская жертву из плена.

— Кто-то идет! — выдохнула Ванда и взбрыкнула ногами, желая ударить мужчину как можно больнее, но удар пришелся по воздуху. — Вот видите, сейчас вас обнаружат!

Александр проворно соскочил с кушетки.

— Пожар! Пожар! — кричали за дверью.

Голоса приближались, шум усиливался.

— Пожар!

Преодолевая себя, Ванда попыталась сесть и в ту же минуту услышала за спиной звук закрывающейся стенной панели. Щелчок замка — и она осталась одна. Ванда провела рукой по губам, попыталась привести в порядок платье, подняться с кушетки, но тут же рухнула, обхватив руками голову.

Комната медленно плыла вокруг, ее мутило от пережитого, слабость не давала возможности что-то сделать, дать о себе знать…

Царь скрылся — это все, что она могла вспомнить в эту минуту, но страх и страдание, посеянные им в ее сердце, не исчезли с его уходом.

И она почувствовала, что теряет сознание. Она не сделала никакой попытки ухватиться за что-то или опереться и повалилась вперед, вниз лицом… вниз… в кромешную темноту.

Весь день Ричард не находил себе места. Его смутное беспокойство не было связано с гневом или ревностью Екатерины, но было связано с какими-то иными тревожащими его предчувствиями. Он никак не мог определить своего отношения к Ванде, и это выбивало его из колеи, не давало возможности думать о чем-то другом.

Он думал только о ней — каждый час, каждую минуту, секунду. Его преследовал ее милый облик, ее лицо, пристальный взгляд голубых глаз, вспоминались ее слова, их разговоры… Жемчужиной назвал он ее, когда она рассказала ему легенду о маргаритке. И сейчас он готов был назвать ее так же — жемчужиной. Но ее не было рядом, и он не понимал, хочет ли он быть с нею — с нею, выполняющей ту работу, о которой сказала Екатерина.

Но он постоянно высматривал Ванду повсюду, куда бы ни шел или ехал, где бы ни оказался, искал ее в любой толпе — на балах среди танцующих, среди прогуливающихся верхом всадниц, в потоке людей на Пратере. Мягкий блеск рыжих волос, жесты маленьких изящных рук — он почти осязал ее! Все в ней было так живо, так близко, что казалось, стоит лишь протянуть руку — и он коснется ее.

Да, его губы готовы были прошептать Ванде: «Я люблю тебя», однако этому противилась холодная логика его разума. За свою жизнь он имел успех у многих красивых женщин, но очень скоро они его разочаровывали. А ту, которая была так не похожа на всех остальных и так глубоко вошла в его жизнь, не так-то легко забыть и выбросить из души.

Ванда… Жемчужина… Так трудно тебя любить! Ты настолько на всех не похожа!

Но все его существо начинало трепетать при одной только мысли о ней.

В ночь после бала Ричард не мог заснуть и, пролежав не один час без сна, поднялся, оделся и вышел в сад, окружавший дворец Хофбург. Сыпал мелкий снежок, и в свете восходящей луны заснеженный мир казался божественно чистым, и при виде этой картины мысли его возвратились к Ванде.

Возможно, по счастью, но она была далека от того мира, в котором жил он, а потому сохранила свою чистоту и нетронутость.

Ему представлялось, что жизнь Ванды в ее затерявшемся в горах доме была почти отшельнической и потому богатой духовно — жемчужина в раковине, она захлопывала свои створки, едва к ней приближалось что-то угрожающее ее первозданности, исключительности, нежному блеску…

Да, она казалась Ричарду существом не из этого мира, однако ее губы были живыми, горячими, тело трепетало от страсти, когда он сжимал его в объятиях.

Отличалась ли Ванда от тех женщин, с которыми он целовался до нее, и если да, то чем? Он вспомнил, как вскружила ему голову встреча с Изабель Менверс, когда он впервые приехал в Лондон. Она была душой вечеров в Сент-Джеймсе, лондонские денди называли ее несравненной, и вот однажды, в саду Девоншир-хаус, она позволила ему поцеловать себя. Ричард до сих пор помнил восторг, охвативший его в тот момент, когда ее губы прильнули к его губам. Аромат ее волос, бурно вздымающаяся грудь под платьем из серебристого газа… этот поцелуй превратил Ричарда из зеленого юнца в настоящего мужчину.

— Я схожу с ума от твоей красоты! — Он помнил, каким хриплым, чужим показался ему тогда его собственный голос.