Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон

– От меня хотят избавиться, – объяснил он. – На меня начали давить на следующий же день после убийства Рубена. На следующий же день, мать их!

Мы сидели на полу в гостиной. Над домом пролетел вертолет с огромным прожектором, ничего не освещавшим и служившим только одной цели: заставить чиканос кипеть от ярости.

– Сволочи! – пробормотал Акоста. – Только посмотри на эту хрень!

Все вышли во двор и уставились на чудовищную машину. Ее никак нельзя было игнорировать. Мало того что она шумела, но шарящий по дворам прожектор настольно явно нарушал спокойствие района, что трудно было понять, как копы собираются отбрехиваться от столь очевидной провокации.

– Ну вот скажи мне, – продолжал Акоста, – почему они это делают? Зачем? Ты думаешь, они не знают, как нас это заводит?

– Еще как знают, – отозвался Рестперо. Когда мы вернулись в дом, он закурил. – Слушай, мне в день до пятнадцати человек звонит, кто желает рассказать, чего натерпелись от полиции. Жуткие истории. Я уже полтора года их слышу, каждый гребаный день – и самое смешное, что раньше я им не верил. Во всяком случае, до конца. Нет, я не считал, что они лгут, думал, просто преувеличивают.

Он замолк, обводя взглядом комнату, но никто не отозвался. Рестрепо тут не слишком доверяли, он ведь принадлежал к истеблишменту, как и его друг Рубен Салазар, который стал своего рода мостиком через этот провал.

– Но с самой гибели Рубена, – продолжал Рестрепо, -еще как верю. Это правда. Я это сознаю. Но что я могу? – Он нервно пожал плечами, сознавая, что его аудитория давным-давно сделала это открытие. – Всего лишь позавчера мне позвонил один человек и сказал, что копы убили его кузена в тюрьме. Кузен был гомосексуалистом, молодым чикано, ничего политического, а в отчете полиции значится, что он повесился в камере. Самоубийство. Я проверил. И, черт, меня от них тошнит. Весь труп в синяках, по всему телу черные и синие отметины, а на лбу аж шестнадцать швов. В полицейском отчете значится, что он пытался сбежать, поэтому его пришлось нейтрализовать. В больнице его зашили, но когда вернули в тюрьму, смотритель, или надзиратель, или как он там называется не принял парня назад, так сильно у него шла кровь. Поэтому его отвезли в больницу и заставили врача подписать какую-то бумагу, мол, его можно возвращать в камеру. Но его пришлось нести. Нести! А на следующий день сделали фотографию, где он свисает с верхней койки, а на шее у него завязана его собственная рубаха. Вы в это верите? Я нет. Но, скажите мне, что мне делать? Где искать правду? Кого спрашивать? Шерифа? Черт, да без железных доказательств я не могу выйти в эфир с историей о том, как копы убили парня в тюрьме! Господи Иисусе, мы же все знаем Но знать мало. Вы это понимаете? Вы понимаете, почему я не показал историю по телевидению?

Акоста кивнул. Как юрист он прекрасно понимал: будь то в эфире, или в печати, или в зале суда доказательства необходимы. Но Фрэнк смотрел недоверчиво: прихлебывал из кварты сладкого «Кей Ларго» и, по сути, даже не знал, кто такой Рестрепо.

– Прости, чел, – сказал он раньше. – Я не смотрю новости по телику.

Акоста поморщился. Он-то все читает и все смотрит. Но большинство тех, кто его окружает, думают, что новости – по телевидению или радио, в газетах или еще где – очередной гнилой трюк gabacho. Такая же ерунда, как и все остальное. Для них «новости» – чистой воды пропаганда, оплаченная рекламодателями.

– Кто оплачивает эту хрень? – спрашивают они. – Кто за этим стоит?

* * *

И правда, кто? Обе стороны как будто убеждены, что «настоящий враг» это какие-то злобные заговорщики. Белые властные структуры уговаривают себя, мол, «мексиканская проблема» дело рук небольшой организации хорошо подготовленных коммунистических агитаторов, трудящихся двадцать пять часов в сутки, чтобы превратить Восточный Лос-Анджелес в выжженную землю погромов, где круглые сутки толпа сумасшедших чиканос бродит по улицам, терроризируя торговцев, забрасывая бутылками с зажигательной смесью банки, грабя магазины, громя офисы и время от времени вооружаясь китайскими пулеметами, чтобы напасть со всех сторон на крепость местного шерифа.

Год назад эта мрачная картина показалась бы нехорошей шуткой, нелепым бредом истеричного реакционера. Но теперь положение изменилось: настроение в баррио меняется так быстро, что даже самые воинственные из молодых активистов-чиканос не могут утверждать, будто знают, что происходит на самом деле. Единственное, с чем согласны все: атмосфера накаляется, напряжение растет. Тенденция очевидна и беспокоит даже губернатора Рейгана. Недавно он назвал Дэнни Виллануэва, ныне генерального директора телестанции КМЕХ, личным посланником губернатора ко всей общине чиканос. Но, как всегда, решение Рейгана – лишь часть проблемы. Виллануэву презирают почти поголовно те самые люди, до которых, по словам Рейгана, губернатор «старается достучаться». Он – классический вендидо.

– Давайте посмотрим правде в глаза, – говорит один журналист-чикано, которого редко соотносят с активистами. – Дэнни – чертова свинья. Мне это Рубен Салазар сказал. Знаете, когда-то КМЕХ была хорошей новостной станцией для чиканос. Рубен был одним из тех, кто этого добился, и Дэнни боялся вмешиваться. Но уже через сутки после убийства Рубена Виллануэва начал громить редакцию новостей. Он даже не позволяет Рестрепо показывать записи того, как копы поливали газом митинг в Лагуна-парке в тот самый день, когда умер Рубен! А теперь он старается избавиться от Рестрепо, отрезать яйца новостной редакции и снова превратить КМЕХ в беззубую станцию «тио-тако». Черт! И ему это сходит с рук.

Полная кастрация КМЕХ нанесла бы серьезный удар движению. Голос серьезного СМИ может быть бесценным орудием мобилизации, особенно в огромных предместьях Лос-Анджелеса. Требуется лишь симпатизирующий новостной комментатор с достаточным весом и неподкупностью, чтобы подавать новости на собственных условиях. Бывший директор станции Джо Рэнк, нанявший некогда Салазара, считал его достаточно ценным, чтобы перекрыть голубые фишки Los Angeles Times за работу одного из ведущих журналистов газеты, поэтому никто не стал спорить, когда Салазар потребовал абсолютной независимости для своего новостного отдела на КМЕХ. Но со смертью Салазара белое руководство станцией быстро приняло меры, чтобы вернуть себе контроль над оставшейся без руководителя редакцией.

Очевидный наследник Салазара Гильермо Рестрепо внезапно обнаружил, что не имеет никакого влияния. Его загнали в рамки исключительно комментаторства. Он больше не вправе расследовать историю, которую считает важной. Например, если Комитет чиканос по мораторию созывает пресс-конференцию, чтобы объяснить, почему организует массовый митинг против «зверств полиции», Рестрепо должен получить разрешение туда пойти. И активисты-чиканос довольно скоро поняли, что двухминутный репортаж на КМЕХ критически важен для успеха массового митинга, потому что телевидение единственный способ быстро оповестить массовую аудиторию чиканос. А никакая другая телестанция Лос-Анджелеса не станет показывать какие-либо новости про чиканос, разве что про беспорядки.

– Утрата Рубена обернулась, черт побери, катастрофой для движения, – сказал недавно Акоста. – Он не был полностью с нами, но хотя бы интересовался. Черт, правда в том, что он мне, по сути, даже не нравился. Но он был единственным сколько-нибудь влиятельным журналистом в Лос-Анджелесе, кто пришел бы на пресс-конференцию в баррио. Такова правда. Черт, у нас есть только один способ заставить гадов нас слушать: снять конференц-зал в каком-нибудь отеле в Западном Голливуде, где сволочам было бы комфортно, и там устраивать пресс-конференцию. С дармовым кофе и закусками для прессы. Но и тогда половина идиотов не придет, если мы не поставим еще и бесплатную выпивку! Дерьмо! Знаешь, во что это обходится?