Человек находит друга - Конрад Захариас Лоренц

жизни и так хватает печальных расставаний с теми, кого мы любим, — расставаний, предопределенных заранее только потому, что они родились на несколько десятилетий раньше нас. Вот почему естественно задать себе вопрос, правильно ли мы поступаем, отдавая свое сердце существу, которое одряхлеет и умрет, прежде чем человек, родившийся в один день с ним, успеет распроститься с детством. Как грустно видеть, что собака, которая всего несколько лет назад — а теперь они кажутся месяцами! — была неуклюжим милым щеночком, начинает стареть прямо на глазах, и мы понимаем, что жить ей остается два-три года. Признаюсь, одряхление моих собак всегда действует на меня крайне угнетающе и усугубляет ту мрачность, которая овладевает всеми людьми, когда они думают о неизбежном. А тягостный душевный конфликт, ожидающий каждого владельца собаки, когда ее в старости поражает какой-нибудь неизлечимый недуг и встает роковой вопрос, не лучше ли ее усыпить!

По странной прихоти судьбы эта чаша меня пока миновала, так как все мои собаки, за одним только исключением, умирали в старости внезапной и безболезненной смертью без какого-либо моего вмешательства. Но рассчитывать на это, разумеется, нельзя, а потому я не очень осуждаю чувствительных людей, которые боятся приобрести собаку из-за неизбежности расставания с ней. Не очень осуждаю? Нет, на самом деле я осуждаю их безоговорочно. В человеческой жизни любая радость оплачивается печалью, ибо, как говорит Бернс:

Радость — вешние цветки:

Тронь — и вянут лепестки;

Иль в ручей упавший снег:

Миг — и тает он навек.

И я считаю трусом того, кто отказывается от немногих безобидных и с эстетической точки зрения безупречных удовольствий, доступных человеку, только из страха, что рано или поздно судьба представит ему счет за них. Тому, кто скупится на монету страданий, лучше всего запереться на каком-нибудь унылом чердаке и сохнуть там без пользы, точно луковица без зародыша, которая не может принести цветка. Да, конечно, собаки обладают индивидуальностью, каждая из них — личность в самом точном смысле слова, я меньше всего склонен это оспаривать, и все-таки они гораздо больше, чем люди, похожи друг на друга. Индивидуальные различия между живыми существами прямо пропорциональны их психическому развитию — две рыбы одного вида практически одинаковы во всех своих действиях и реакциях, — но человек, хорошо знакомый с поведением золотистых хомячков или галок, замечает явные различия между отдельными особями. А две серые вороны или два серых гуся — это нередко совсем разные индивиды.

У собак такие различия выражены еще ярче, поскольку они — домашние животные и их поведение допускает гораздо больше индивидуальных отклонений от стереотипа, чем это возможно для диких видов. Тем не менее сущностью своей натуры, теми глубокими инстинктивными чувствами, которые определяют их особые отношения с человеком, все собаки очень схожи между собой, а потому, если, потеряв собаку, вы немедленно возьмете щенка той же породы, то при нормальном ходе событий вскоре убедитесь, что он заполнит ту пустоту в вашем сердце и жизни, которая возникла там после потери старого четвероногого друга. Иной раз подобное утешение оказывается настолько действенным, что начинаешь испытывать некоторый стыд, словно ты в чем-то предал свою умершую собаку. И в этом собаки — более верные друзья, чем их хозяева, так как в случае смерти хозяина собака вряд ли найдет ему замену уже через полгода. Эти соображения могут показаться нелепыми тем, кто не признает нравственной ответственности по отношению к животным, но именно они заставили меня принять особые — если не сказать странные — меры.

В тот день, когда я нашел моего старого Булли умершим от кровоизлияния в мозг на его обычном посту, я сразу же с горечью подумал, что он не оставил себе преемника. Мне тогда было семнадцать лет, и я впервые потерял собаку. Не могу выразить, как я тосковал без него. Много лет он был моим неразлучным спутником, и неровный топоток его лап, когда он бежал позади меня (он прихрамывал, так как передняя лапа у него была сломана и кость плохо срослась), настолько слился со стуком моих собственных шагов, что я перестал замечать и топоток и сопение, пока они не умолкли навсегда. После смерти Булли я понял, что заставляет простодушных людей верить, будто их посещают призраки дорогих умерших. Много лет позади меня слышался перестук собачьих лап, и этот звук так прочно запечатлелся в моем мозгу (психологи называют это «эйдетичным» феноменом), что первые недели мне постоянно казалось, будто Булли бежит у меня за спиной.

А на тихих тропах над Дунаем у меня начинались настоящие слуховые галлюцинации. Если я прислушивался сознательно, топоток и сопение сразу прекращались, но стоило мне задуматься, и они снова звучали у меня в ушах. Только когда Тита — в то время еще большелапый нескладный щенок — начала сопровождать меня на прогулках, призрак Булли был наконец заклят и исчез навсегда.

Тита тоже давно умерла. И как давно! Но ее призрак все еще следует за мной, втягивая ноздрями воздух. Я позаботился об этом, свято выполняя не совсем обычный план. Когда я лишился Титы столь же неожиданно, как и Булли, мне было ясно, что ее место займет другая собака, как она сама заняла место Булли, а потому, стыдясь своего непостоянства, я поклялся ее памятью, что с этих пор меня по жизни будут сопровождать только потомки Титы. Человек по очевидным биологическим причинам не может сохранить пожизненную верность одной собаке, но он может остаться верным ее породе. Собака гораздо ближе человека стоит к природе, безжалостность которой столь удачно выразил Теннисон в строках:

Так бережет она весь род,

Так равнодушна к единичной жизни.

Даже у людей, как ни индивидуальны наши личности, наследственность удивительным образом сохраняет характерные черты данного типа. Когда моя дочка, смутившись, откидывает голову надменным движением, совсем как моя мать, которую девочка никогда не видела, когда она и ее брат, задумавшись, сдвигают брови, как делал отец моей жены, не перевоплощение ли это в буквальном смысле слова? У меня всегда был особый глаз на выразительные движения, и именно благодаря этому наблюдение за животными стало моей работой.

Вот почему на меня производят такое сильное впечатление манеризмы моих детей, которые задолго до их рождения я замечал у их дедушек и бабушек. В конечном счете такие манеризмы представляют собой внешние и видимые признаки каких-то неизменных и глубоко укоренившихся душевных свойств, плохих и хороших, желательных и опасных.