Калямбра - Александр Покровский

А еще мы на нем в Северную Корею ходили… Максимальный ход – 12 узлов. Все трясется так, что предметы трудно различать.

И, тем не менее, ТАКР – тяжелый авианесущий крейсер проекта 1147.

Закончили мы переход в Приморье на утилизацию, с Камчатки в Большой Камень. Ну, в Камень очередь лет на сто, так что поставили нас в базу 4-й ФлПЛ, в бухту Павловского или, попросту, Павловск.

Приходит сначала к нам местный начальник гидрографической службы и дает указания: по прибытии ГТОшников им не препятствовать, пусть снимают что хотят, лишь акты на списание должны составляться… ну и так далее. Нам-то что? Все равно на помойку бедный пароход. Вот приходит ко мне один такой и начинает «Снегирь» курочить. А «Снегирь» у нас был в полном порядке во всех отношениях. Жалко… Но все равно же… «Давай, – говорю, – иди, курочь…» – а он мне: «Лейтенант, ты не расстраивайся! Это железо в дело пойдет! А вот что я в первой точке видел!..» – «А что такое? Это вообще о чем?» – спрашиваю. Он мне: «В первой точке (имел в виду точку якорной стоянки номер один) стоит «Минск». Знаешь? (Я кивнул – мол, еще бы!) Так вот я этот «Минск» весь на пузе прополз, наизусть знаю. А недавно нам сказали сходить на него, что-то снять из железа… Я поднялся на борт – мать честная!.. Просто корабль-призрак. Все разграблено. Все 6 столовых просто уничтожены. Кают-компания, где были и аквариумы, и ковры – нет ничего. Все разграблено, а на каком-то одиноком сломанном столе насрана куча говна. И ведь на этом корабле еще служба несется!.. Там мы брали – кто сколько унесет. Никаких актов, никаких бумажек… «Берите все, что хотите, только пароход не утащите, нам он еще пригодится…»

Я спрашиваю: «Ну, а «Новоросиийск»? Это же совсем свежий пароход по сравнению с «Минском»? С ним-то что случилось?»

Он мне: «Ну, вроде бы, пожар был… Хотя говорят, что все. подстроено. Да что теперь говорить? Смысл один – продали в Корею. Так же разграбили и продали. Но гадить особо не давали – все надо было сделать аккуратно, железо особо не давали снимать, только секретную аппаратуру». – «А что, он у нас не весь секретный был?» – спрашиваю. Мнется: «Да хрен его знает…» – «Ну, а «Минск» куда?» – «Говорят, на Камчатку, как учебно-тренировочное судно для военно-морской авиации».

Вот такой был разговор, из которого я понял, что даже и у такого проныры павловского, как этот ГТОшник, сердце болит за то, что сделали с этим кораблем.

Ну, а потом я слышал историю про РК «Фрунзе», сгоревший у пирса в Разбойнике, сам видел КИК «Маршал Неделин», стоящий с креном на правый борт в бухте Малый Улисс… – видок, доложу я вам! Сердце действительно сжимается от того, что такие исполины Минсудпрома просто брошены на произвол их корабельной судьбы. Больно и жутко смотреть. Но их судьбу я уже не знаю. После истории с «Минском» и «Новороссийском», двумя однотипными кораблями-монстрами, легкой хмельновской рукой списанными и проданными, я потерял к этому всякий интерес…»

Да, списано и продано. По цене дерьма.

* * *

Про «Робинзона» (бедный «Робинзон»).

Ни один мой рассказ не вызывал еще такого разнообразия откликов.

Кому-то кажется, что текст должен быть суше, другие говорят: «А где его переживания?» Третьих не устраивает, что мало текста. Но все сходятся на том, что страшно.

Хорошо, что моего «Пса» в «Коте» еще никто не читал.

Записка с «Курска» Робинзону не указ. Он действует так, как и должен действовать человек в подобной ситуации – по наитию.

Он все сделал правильно. Как в замедленном кино, и как будто не с ним все происходит. Защитная реакция организма. Все видишь как со стороны.

Подводники себя ведут не так, как все люди. Они могу сидеть, ждать смерти и анекдоты травить. Так на «К-8» было. Сидели, глотали угарный газ и анекдоты рассказывали. Их потом достали, но кое-кто из них задохнулся.

* * *

Женщина в садике перед домом, обращаясь в кусты: «Брось палочку!»

Я шел мимо. Сочетание этих двух слов, а так же варианты «Кинул палочку!» или «Палку кинул!» – у военных напрямую связаны с половыми отношениями. Так что, слушая тетку, уговаривающую кого-то в кустах «бросить палочку», я даже… зарделся.

* * *

Слова – всего лишь особый вид вибрации. Они так все усложняют…

О флоте я писал для себя, я так себя развлекал. Я никогда не страдал от того, что пишу в стол и что только через десять лет, благодаря перестройке, мои писания увидели свет. Вот и фильм сняли. Меня часто спрашивают, говорит ли флот таким языком, и я отвечаю с гордостью: теперь говорит. Наверное, это гипербола, он говорил и до меня. Просто хочется думать, что я дал флоту миф, и этот миф ему понравился.

Мои рассказы защищают человека на флоте. Начальство всегда относилось к людям, как к отработанному материалу. Это гнусно.

Смех, мне кажется, говоря высоким «штилем» – дело Божье, этакое вселенское всепонимание.

Человек смеется, потому что он счастлив тем, что он понял.

Это как прикосновение, посыл «свой – чужой».

Засмеялся – свой.

Еще раз: бездушие на флоте – это принцип. Слабые не выживают. Сильные зачастую не так чувствительны, может потому они и сильные. Чувствительные в начальство не попадают. Может, потому оно и бездушное.

Затеял такой сборник – «Покровский и братья». Веселые и не очень рассказики тех, кто служил.

Говорящего не превратить в скотину. Хочется, чтоб армия заговорила.

* * *

На глубине более ста метров в Баренцевом море почти круглый год температура воды близка к нулю. Когда из затонувших и поднятых через год лодок доставали подводников, то они были как живые. На воздухе лица их начинали быстро темнеть. Как в ускоренном кино – взрывное тление.

Выносили их и молодые матросы. Всем давали спирт.

Но особенно тяжело было доставать из отсеков тела после пожаров. Рассказывали, что он вроде целый, а как тронешь, так и пошел в руках – «как вареная рыба…»

На корпусе стоял бидон со спиртом. Ребята, перед тем как спуститься в люк, хватанут и пока стоят в очереди на спуск – пьяные, а как выходят из лодки, так уже все трезвые.

В День ВМФ старички приходят на пляж Петропавловки. Чувствуется, что они с флота. Они загоняют друг друга в воду, купаются. У них повадки мальчишек. Официальный праздник на Неве еле теплится. Вода в Неве в середине лета холодная. Я смотрю, как дедушки подгоняют друг друга: «Давай! Лезь в воду! Зачем мы пришли?» – и думаю о том, что в России любовь к родине безответна.

* * *

Что касается того, что меня помнят как болтливого, но работящего каптри.

Наверное, что-то похожее было. Курсантов привозили много. Был ли это я, сажающий траву? Может, и был, я много чего сажал. Почему-то считалось, что куда меня ни пошли, я всегда там буду к месту. И классного специалиста, капитана третьего ранга и, тем более, химика, можно было вооружить лопатой. и при этом он копал за троих. Похоже на меня. Не отпираюсь.