Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака - Марина Ларина

— Нашли чем хвастаться, живя в столице мира, — смеялась Настя.

Но столица мира, как когда-то называли Париж, превратилась в прямом смысле в европейскую помойку, утопающую в грязи. Таких грязных улиц Настя не видела ни в Питере, ни в Москве. Бродя по городу, она повсюду натыкалась на бездомных, спавших прямо на улице.

Еще одну колоритную тетку Прокофьева встретила в русском «ГАСТРОНОМЕ», как было написано большими буквами по-русски на его вывеске, возле Лионского вокзала. Зайдя туда больше из любопытства, Настя своим рюкзаком привлекла к себе внимание. И с нею тут же заговорила по-русски продавщица. На вид это была коротко остриженная крашеная блондинка лет тридцати пяти.

— Ты откуда? — спросила она.

— Из Питера, — ответила Настя.

— Правда? И я из Питера. А когда приехала?

— Сегодня, — соврала по инерции Прокофьева, потому что на самом деле это было вчера.

— Оставайся. Здесь нормально. Я вот тоже приехала сюда три года назад со своим чемоданом. С мужем в смысле.

— Ну и где «чемодан»?

— Вернулся. А я здесь замуж за француза вышла.

— Ну и как?

— А говно. Сначала красиво ухаживал, а потом, когда расписались, повел в ресторан. Ну и что ты думаешь, заставил за себя платить. Да, у нас мужики так себя не ведут. А здесь каждый сам за себя. Жадный. Денег не дает. Заставил на работу устроиться. Вот, стою тут теперь за прилавком, — надула губки Маргарита. Имя было написано на бэйдже. — Извини, — продолжила она, — пригласить к себе в гости не могу. Мой француз не поймет. Но ты можешь здесь в ночлежке для нищих переночевать. Наберешь вечером «112», там тебе скажут, куда подойти.

— Так зачем ты живешь с «говном»? — не удержалась Настя.

— Зачем-зачем, — поджала губки Маргарита. — Ты что, маленькая, что ли? Надо же как-то в жизни устраиваться. А он человек обеспеченный. Квартира в Париже. Загородный дом. Жить можно.

«Да, — покачала головой, выйдя из «Гастронома», Настя. — Сущий театр. В ночлежку ночевать направила… Комикс».

Так Прокофьева ознакомилась с мозаикой Европы. И эта европейская дребедень ей порядком надоела. Она вышла на трансевропейское шоссе, чтобы отправиться дальше, и, вспомнив о камне, достала его из кармана. Он лежал на ладони, переливаясь на солнце, и ненароком сосредоточивал внимание своей теперешней владелицы на внутреннем голосе, который диктовал рифмованные строчки:

И Настя тут же записала эти строки в блокнот, чтобы не забыть, пометив как обычно время и место их появления: «30 сентября 2008 года. Париж. Франция. Записано, стоя на дороге».

Устав от довольно-таки взбалмошных странствий, Настя Прокофьева решила двинуться на юг Франции, в ту самую Тулузу, чтобы разыскать приятеля Василия, который мог помочь прояснить ситуацию с документами и жильем. Денег у нее было много, но в этом походе по Европе она жила словно бы их и не было, всякий раз находя возможность ночевать под крышей, а не на улице.

Тут же под Парижем Настя остановила дальнобойщика, который ехал в Испанию. Это было как раз ей по пути. Но когда они были уже на подъезде к Тулузе, и Прокофьева попыталась набрать телефонный номер приятеля Василия, автоответчик сообщил, что его нет дома и появится он там только через неделю. Стояла ночь, и Настя не решилась выйти из машины. Хорошо говоривший по-английски водитель, бербер из Алжира по имени Али со своей белой кожей, курчавыми волосами и интеллигентной внешностью, походил скорее на какого-нибудь англичанина, нежели на выходца из Северной Африки. И за сутки пути по Франции он ни разу не дал Прокофьевой повода усомниться в его порядочности, поэтому она без страха поехала с ним дальше.

Но по прибытии в Гранаду поведение бербера ей не понравилось. Он, по-видимому, сообразил, что у его пассажирки нет нормальных документов, и предложил ей остановиться у его друга. Приведя ее на квартиру к Абдурахману, Али как-то слишком быстро собрался уходить, перебросившись со своим другом парой фраз на берберском. Прокофьева почувствовала неладное. Ей показалось, что ее приняли не за ту, кто она есть и оставаться здесь небезопасно.

— Ну, я пойду, — поднялась она и подхватила рюкзак. Но ее тут же задержали.

— Стой, ты куда? — одернул ее за плечо Али. — Никуда не надо уходить. Тебя здесь пальцем никто не тронет. Правда, поверь мне, — бербер дотронулся рукой до своей груди. Этот жест Насте был знаком по фильмам. — Мой друг очень честный человек. Он тебя не обидит. Ты увидишь, он очень хороший человек. Мы же ехали с тобой две ночи, и ничего не было. Просто, видишь ли, я женат. У меня красавица жена, а у него никого нет. Останься.

В принципе Али не казался Прокофьевой человеком, которому нельзя доверять. Ее смущала скорее недоговоренность. Получалось, что за ее спиной что-то уже решили, ее не спросив. Но, с другой стороны, помня наставления Василия о том, что в гостиницу без документов лучше не соваться, Настя не знала, куда ей отправиться ночевать. Поэтому она решила попробовать досидеть до утра. И, все так же держась за свой рюкзак, осторожно присела на кресло перед телевизором.

— Да, можешь телевизор посмотреть. А мне пора, — сказал курчавый бербер, направившись к двери. Настя исподлобья посмотрела на оставшегося с ней наедине Абдурахмана.

Он был чуть похож на Квазимодо из романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Немного кривоватый с невзрачной внешностью человек, на вид которому было лет тридцать семь, сам по себе, казалось, был ни рыба, ни мясо. Он не знал английского языка. Попытавшись заговорить с ним по-французски, Прокофьева тут же обнаружила, что говорить с ним особо не о чем. Так же как и всем остальным, она пыталась растолковать ему, что она журналистка, путешествует по Европе. Но по глазам этого человека читала, что он ей не верит. В самом деле, с точки зрения недалекого африканца, ее поведение могло показаться странным. Молодая женщина одна куда-то едет… Наверное, поэтому к ее словам этот алжирец отнесся скептически. Но злобы и ярости в его глазах Настя тоже не находила.

Абдурахман отправился спать в свою комнату, а Прокофьева, изо всех сил стараясь не уснуть, осталась клевать носом перед включенным телевизором в маленькой проходной комнате. Через некоторое время хозяин выглянул из своей комнатушки и указал, что она может спать у него.

— Нет, нет, нет, спасибо, — замахала головой Настя, — я здесь.

Тогда Абдурахман все же вышел в своем домашнем халате и потянул ее за руку. Ничего не соображая, Прокофьева невольно поддалась.

— Вот, смотри, — показал он на свою кровать, — я здесь сплю. А ты спи вот здесь — на другой кровати в другом углу. Верь мне, я тебя не трону.