Тихий сон смерти - Кит МакКарти

— Что я намерен делать? Разобраться во всем до конца — для этого меня и пригласили.

По другую сторону стойки доблестные члены Королевской женской добровольческой службы орудовали рычагами кофейных автоматов, издававших громкие шипящие звуки, и раздавали диабетикам чашки жидкого несладкого кофе и плохо растворившегося какао.

— А как же я? Что будет со мной?!

Вопрос Хартмана вызвал у Айзенменгера удивление. Интересно, на что он рассчитывал? Что вот этой неофициальной исповедью он купит себе отпущение грехов? Может быть, Богу и достаточно одной исповеди, но людям — и тем более закону — этого мало. Айзенменгер не чувствовал в себе готовности поддержать или как-то утешить Хартмана.

— Не знаю, Марк.

— Но разве так уж необходимо упоминать мое имя? Неужели никак нельзя обойтись без этого?

Айзенменгер не мог без сострадания смотреть на своего собеседника, но ему не оставалось ничего иного, как покачать головой и, не глядя в глаза Хартману, произнести:

— Сомневаюсь, Марк.

Когда Айзенменгер снова заставил себя взглянуть на него, то увидел не просто насмерть перепуганного, но и безнадежно отчаявшегося человека. За спиной Хартмана громко чихнул пожилой, плохо выбритый мужчина в пуховой шапке и шарфе, с аппетитом поглощавший булочку с маслом.

— Ну пожалуйста?.. — не то отчаянно, не то жалостно простонал Хартман, но и этот стон не столько тронул, сколько огорчил Айзенменгера.

Доктор тяжело вздохнул:

— Простите.

Хартман откинулся на спинку кресла и, возможно, из-за тусклого освещения, исходившего от люминесцентных ламп, стал похож на призрак. Призрак закрыл глаза и, словно теряя сознание, прошептал:

— Боже!..

Айзенменгер отвернулся. Когда же спустя несколько минут он вновь посмотрел на Хартмана, то увидел, что тот плачет. Доктор все отчетливее ощущал, что не может просто так встать и уйти, что он должен подсказать бедняге какой-то выход. Чувствуя, что, если он этого не сделает, ему потом придется раскаиваться, он положил руку на плечо Хартмана и сказал:

— Послушайте, Марк. У вас сохранились подлинные образцы тканей? — (Хартман кивнул и захлюпал носом.) — В таком случае вот вам мой совет: верните их в папку с образцами и напишите коронеру, что ошиблись. Если вы это сделаете, то я не вижу причин не закрыть глаза на происшедшее.

Но добрый совет доктора не встретил такой же доброй ответной реакции.

— Но я не могу! Розенталь узнает! — воскликнул Хартман.

Айзенменгер пожал плечами:

— Необязательно. Разве что у него есть свой человек в офисе коронера.

Какое-то время Хартман все еще выглядел жалким и потерянным, но Айзенменгер заметил, как постепенно в нем стали просыпаться чувства и лицо, утрачивая мертвенную бледность, потихоньку начало обретать свой естественный цвет.

Хартман вернулся домой поздно, но теперь его это уже не беспокоило. Даже если Аннетт и примется его пилить, разве могут ее упреки сравниться с тем, что ждет его в ближайшем будущем? Мало того, что он вернулся поздно, — он был еще и в стельку пьян, пьян до такой степени, что походил скорее на уличного забулдыгу, нежели на главу добропорядочного семейства. О веселой расслабленности, которую дает алкоголь, не было и речи — Хартман погрузился в трясину мрачной депрессии, хотя и сохранял еще некоторую координацию движений; по крайней мере, ключом в замок он попал с первого раза. Не включая свет в прихожей, он снял пальто, думая о том, где сейчас может быть жена, — дети, он знал, уже находились в постелях. Несмотря на то что в доме стояла гробовая тишина, из-под двери гостиной пробивался свет, и Хартман, покачиваясь, направился туда.

В гостиной сидели Аннетт с отцом. Они неторопливо разговаривали, не глядя друг на друга, и походили на двух манекенов в витрине универмага. Впечатление нереальности происходящего усилилось, когда они, как по команде, одновременно повернули головы в сторону двери и молча уставились на Хартмана.

Секунду он так же молча смотрел на них, но то ли под воздействием алкоголя, то ли под откровенно враждебным взглядом Браун-Секара в голове Хартмана что-то щелкнуло, и он из пьяного, но тихого и депрессивного мужчины превратился в воинственного демона.

— Тестюшка! Какой приятный сюрприз!

Марк ввалился в комнату — в свою комнату! — и уселся рядом с Аннетт. Он улыбнулся жене и тестю, но улыбка источала столько желчи, что ее хватило бы на десятерых.

Аннетт и ее отец продолжали молчать.

— Вы сегодня еще не пили. — Хартман решительным жестом указал на Пирса Браун-Секара. — Сейчас мы исправим эту ошибку. — С этими словами он попытался встать. — Вам, тестюшка, как обычно?

Но неожиданно заговорил не мистер Браун-Секар, а его дочь:

— Где ты был, Марк?

В словах жены слышалось такое эмоциональное напряжение, что алкогольные пары моментально испарились из головы Хартмана. Он вновь посмотрел на Браун-Секара, который не сводил с него глаз. Взгляд судьи был высокомерным и чопорным, и он доводил Хартмана до бешенства.

— Пил, — ответил Марк, которому до смерти надоело, что папаша жены смотрит на него, словно школьный учитель на провинившегося ученика перед тем, как наградить его розгами. — Ну и что?

Вопрос был адресован Аннетт, но ответил на него сидевший справа от дочери судья:

— Жена спрашивает тебя не о том, что ты делал, а о том, где ты был. Часом, не на скачках?

Слово «скачки» в устах тестя стало для Хартмана шоком, но он поборол желание сказать в ответ какую-нибудь грубость и просто произнес:

— Нет.

Он не пытался прикинуться рассерженным, нет, он просто возражал, и только.

Теперь наступила очередь Аннетт:

— Откуда ты взял деньги, чтобы расплатиться с букмекером?

Тема разговора изменилась, и Хартман не сразу ухватил его нить. На этот раз ему пришлось напрячься, прежде чем он смог ответить:

— Ну, знаете ли, я сам зарабатываю себе на жизнь.

Звук, который в ответ на заявление зятя издал носом Браун-Секар, не был просто фырканьем. В презрении, которое он в себе заключал, запросто можно было утонуть.

— Шестнадцать тысяч фунтов? — уточнил тесть.

На это уже трудно было ответить с прежней легкостью, и Хартману пришлось перейти в наступление.

— Как вы?.. — Но он тут же стушевался, поняв, что совершил непростительную ошибку.

Аннетт неожиданно вздохнула, как будто до последнего момента не могла поверить, что с ее мужем происходит нечто неладное, и только теперь ей все стало ясно.

— О, Марк!..

От страха у Хартмана засосало под ложечкой. Неужели они знают?! Не прислал ли Розенталь, несмотря на все свои заверения, кассету? Тем не менее Хартман попытался подавить в себе страх и изобразил на лице негодование.