Не в силах забыть - Шерри Томас

От души надеюсь, что вы невредимы и в безопасности, если читаете эти строки. И что вы обретете счастье, которое я так хотел бы разделить с вами. И будете вспоминать обо мне не как о скверном, негодном муже, ибо я до самого последнего дня пытался исправиться.

Вечно ваш,

Лео».

Голос Лео доносился сквозь ставни, которые Брайони оставила приоткрытыми. «Миссис Марзден. Как можно скорее. Благодарю вас».

Брайони быстро убрала письма в сумку, встала и вытерла слезы.

— Ты уже побеседовал с генералом? — спросила она, когда Лео вошел в комнату.

— Нет, не успел с ним встретиться. Нам пришла телеграмма от Каллисты.

— От Каллисты? Сюда?

— Думаю, тебе лучше самой ее прочитать.

При виде выражения лица Лео у Брайони упало сердце. Она взяла телеграмму из его рук.

«Дорогие Брайони и Лео,

молю Бога, чтобы с вами все было благополучно. Никогда не прощу себе, если с кем-то из вас что-нибудь произойдет, поскольку известие о болезни отца было выдумкой. Но теперь обман обернулся правдой. Прошлой ночью с папой случился тяжелый удар. Доктора говорят, что приступ может повториться в любую минуту, и тогда наступит конец.

Если вы в добром здравии, пожалуйста, поспешите. И, ради Бога, дайте мне знать как можно скорее, что у вас все в порядке.

Каллиста».

— Я говорила, что собираюсь убить ее голыми руками, если с тобой что-нибудь случится? Думаю, придется это сделать, — проворчала Брайони, мстительно скрежеща зубами.

— Нет, не хочу, чтобы из-за нее тебя повесили. Я постараюсь упрятать ее в лечебницу для душевнобольных, где ей самое место, — возразил Лео, сердито качая головой. — Она таки одурачила меня. А ведь я телеграфировал другу в Лондон и спросил о здоровье твоего отца, мне ответили, что он действительно прикован к постели.

— Значит, ты проверил. А я было задумалась, не слишком ли ты легковерен.

— Я не доверяю ни единому слову Каллисты, по крайней мере если речь заходит о тебе. Когда ты была в Германии, она пожаловалась мне, что, борясь с одолевшей тебя меланхолией, ты пристрастились к кокаину и колешь себе зелье не меньше трех раз в день.

— Что?

— А после твоего отъезда в Америку она заявила, что ты влюбилась в мужа одной из своих коллег и так страдала, что пыталась покончить с собой.

— Да она сошла с ума!

— Она решила свести нас вместе любой ценой, это очевидно.

— Так можно ли ей верить на этот раз?

— Телеграмма пришла из канцелярии лорда Элджина. Так что Чарли тоже оповещен. А чтобы задействовать Чарли, Каллисте пришлось попросить о помощи Джереми или Уилла. Знаешь, я склонен ей верить.

Потрясение вдобавок к неимоверной усталости и пережитым волнениям, казалось, вконец лишило Брайони сил. Она опустилась в кресло с телеграммой в руке и попыталась перечитать послание сестры. Но строчки расплывались перед глазами.

— Похоже, мне надо немедленно отправляться?

— Да. Дорога на Ноушеру запружена людьми, свежих лошадей для двуколки достать невозможно. Говорят, путь туда займет двадцать часов. Мне пообещали выделить тебе эскорт. Могу я помочь тебе собраться?

— Я готова ехать, — медленно произнесла Брайони. — Я успела собрать вещи до твоего прихода.

Лео поднял Брайони с кресла и крепко прижал к себе.

— Я буду скучать.

Она обняла его в ответ, крепко, насколько хватило смелости, ведь раны Лео были еще свежими.

— Обещай мне, что не станешь снова показывать чудеса храбрости.

— Я буду отъявленным трусом, обещаю, и вернусь в Лондон, как только сумею отсюда выбраться. Мы скоро увидимся. Если, конечно, к тому времени, как я прибуду в Англию, ты не отправишься в Сан-Франциско или Крайстчерч.

Брайони нежно поцеловала его.

— Нет. Я буду ждать тебя в Лондоне. Ты был прав. Пришло время остановиться. Сколько можно убегать?

Возвращение в Лондон с его тяжелым мутным воздухом, закопченными, почернелыми домами, нищетой и людскими толпами всегда было для Брайони потрясением. Однако тягостные впечатления от первой встречи с городом обычно довольно скоро рассеивались. К тому времени как поезд подошел к вокзалу, Брайони уже не удивлялась, как люди умудряются жить в такой грязи и запустении. А когда экипаж остановился возле дома отца, она и вовсе не чувствовала омерзительного зловония оживленных улиц, заваленных лежалым конским навозом.

Куда труднее оказалось увидеть лицо отца с бледной как бумага кожей, поредевшими бровями и ресницами, бесцветными вялыми губами, безжизненно искривленными после удара, парализовавшего половину тела, и больнее всего — осознать, что Джеффри Аскуит действительно находится на пороге смерти. Второй удар случился с ним всего за несколько часов до приезда Брайони. Врач не оставил ей надежды, сказав, что отец уже не оправится. Ожидалось, что после первого приступа он не протянет и недели, но мистер Аскуит был все еще жив. Больному обеспечили хороший уход. Мачеха Брайони, умудренная горьким опытом многолетних забот о слабых, болезненных сыновьях, наняла двух умелых сиделок и превосходно ими управляла. И сам мистер Аскуит, и его комната содержались в идеальной чистоте, невозможно было поверить, что здесь лежит парализованный человек, пользующийся подкладным судном.

— Хочешь чаю? — спросила Каллиста. Брайони покачала головой.

В свои двадцать пять лет Каллиста оставалась все той же девчонкой-сорванцом, с улыбчивым лицом, огромными озорными глазами, высокими скулами и чуть вздернутым носом. Она стояла на перроне, встречая Брайони, стройная, оживленная, прелестная молодая женщина в соломенной шляпке с зелеными лентами, трепещущими на ветру. При виде сестры, окутанной облаками пара, у Брайони мучительно сжалось сердце: Каллиста так сильно походила на свою покойную мать, что, казалось, это сама Тодди явилась из потаенных уголков памяти падчерицы.

В карете по дороге домой сестры почти не разговаривали. У них было мало общего. Даже будучи детьми, одинокими сиротками, брошенными в холодном пустынном доме, девочки так и не сблизились.

Брайони пыталась подружиться с Каллистой. После смерти мачехи она излила всю свою любовь на ребенка Тодди. Она воображала себя с сестрой товарищами по несчастью, жертвами кораблекрушения, оказавшимися в одной спасательной шлюпке: сестры и лучшие подруги, они вместе поплывут к чудесной, счастливой жизни. Однако если Брайони тосковала по человеческому теплу, то Каллиста дичилась сестры. Малышке не нравилось, когда ее целовали, гладили или обнимали. Она не хотела слушать песенки. А когда Брайони начинала читать ей вслух, Каллиста пряталась под кроватями или накрытыми скатертью столами, зажимая уши пальцами.