Не в силах забыть - Шерри Томас

Брайони не удавалось ее разговорить, заинтересовать играми или прогулками, доставлявшими столько удовольствия им с Тодди. Случалось даже, что при виде Брайони Каллиста поворачивалась и опрометью бежала прочь.

В конце концов Брайони научилась обходиться без младшей сестры. Постепенно она привыкла к мысли, что в спасательной шлюпке ей предстоит плыть одной. Одной бороздить бескрайнее море детства и в одиночестве пристать к далекому берегу. Ее даже не особенно задело, когда в пять лет Каллиста неожиданно быстро привязалась к миссис Аскуит и мисс Раундтри, их новой гувернантке. Малышка выросла, выбралась из своей раковины и превратилась в счастливую, озорную, проказливую девчушку.

— Ты собираешься вскоре уехать? — вновь заговорила Каллиста.

— Я пока не решила, — уклончиво ответила Брайони, отходя от постели отца.

— А Лео? Он тоже скоро вернется?

— Да, он собирается осесть в Кембридже.

Почти месяц минул с того дня, как Брайони поцеловала Лео на прощание. Разлука оказалась дольше времени, проведенного ими вместе в Индии, и с каждым днем ожидание становилась все томительнее. Брайони не получала новостей о Лео. Она верила, что с ним ничего не случилось, что, будь это не так, ее бы оповестили. И все же ее не оставляла тревога. Она опасалась за жизнь Лео, но не только. Ее терзал страх, что Лео решил не связывать с ней свое будущее. Ведь однажды он уже усомнился в ее способности любить. В разгаре битвы, когда их жизнь висела на волоске, едва ли он задумывался над этим. Но теперь, размышляя о десятилетиях, которые им предстояло прожить вместе, он мог пожалеть об опрометчивом решении. Возможно, удивительная близость, связавшая их в момент опасности и исцелившая раны, нанесенные прошлым, оказалась бессильна перед монотонной обыденностью жизни, перед всем, что их разделяет.

Отдернув тяжелую штору, Брайони посмотрела на блестевшую внизу улицу. В Индии если уж идет дождь, то настоящий ливень, мощный, бушующий. Она успела забыть, каким промозглым и скудным бывает английский дождь: весь день в воздухе стоит туман и дрожит изморось, а выпавшая влага едва покрыла бы дно ведра. Вдобавок английские дожди ужасно холодные. Камины начали топить еще с конца августа, но Брайони чувствовала, как от половиц тянет ледяной сыростью.

— Брайони, — позвала ее Каллиста.

Брайони медленно повернулась.

— Прости меня. Мне очень жаль, что так вышло.

Временами Брайони мучили ночные кошмары. Ей снились сабли, кромешная тьма и Лео, истекающий кровью от множества ран. Она просыпалась в ужасе, с бешено колотящимся сердцем, тяжело дыша, и потом часами не могла уснуть, думая о том, как близка была смерть, лишь чудом обошедшая их стороной.

В такие минуты Брайони злилась на Каллисту за ее легкомысленные выдумки. Лео мог погибнуть от сабель патанов, мог быть сражен пулей или изрублен на куски, как те несчастные, что сражались с ним бок о бок.

Всегда легче винить во всем кого-то другого.

Брайони подошла к дальнему краю кровати, где стояла Каллиста, прислонившись спиной к стене, и взяла ее руки в свои. Впервые за много лет, а может, и десятилетий Брайони прикоснулась к сестре.

— Не беспокойся, все в порядке, — сказала она.

Три простых слова, обычная фраза, заурядная, как воробьи или моль. Но, слетев с ее губ, звуки превратились в сверкающие драгоценные камни. На Брайони снизошли покой и умиротворение.

Подойдя к краю кровати, она опустилась на стул. В комнате горела лишь одна лампа. В ее рыжеватом свете отчетливо виднелась каждая морщина, каждая складка на неподвижном лице Джеффри Аскуита. Когда же он успел так постареть?

— Ты изменилась, — произнесла Каллиста.

Брайони подняла голову.

— В детстве мне бывало с тобой так трудно! Все твои чувства проявлялись слишком бурно, — призналась Каллиста. — Твой гнев был острым, словно отточенные кинжалы, а обида горькой, как отравленный источник. Даже в твоей любви полно было острых углов и глухих закоулков. Затем долгие годы мне казалось, что ты бредешь по жизни, ничего не видя перед собой, точно лунатик, опьяненная работой, бесчувственная ко всему, как те бедняги, которые глушат себя опиумом. Но когда состоялась ваша с Лео помолвка, захлестнувшее тебя счастье испугало меня. Ты напоминала переполненную тачку с яблоками — малейшая яма на дороге, и вся гора тотчас рассыплется.

Брайони едва не рассмеялась, услышав слова сестры. И в самом деле, сравнение вышло довольно точным: тачка, полная яблок… душа, полная надежд… и обе готовы опрокинуться.

Каллиста улыбнулась:

— Наверное, я пытаюсь сказать, что ты была слишком ранимой. А теперь, похоже, стала чуть менее хрупкой.

Брайони провела рукой по краю постели. Тонкие французские простыни казались мягкими и шелковистыми, невесомыми, словно облако. Пожалуй, отчасти Лео был прав. Причина ее уязвимости — неумение любить кого-то не такого цельного, чуткого и преданного, как Тодди. Но ведь люди меняются. И она обязательно научится.

— Надеюсь, ты права, — кивнула Брайони.

Каллиста ушла спать в одиннадцать часов, а Брайони осталась сидеть у постели отца. Четверть часа спустя в холле послышались шаги. Брайони решила, что сестра возвращается, но это оказалась мачеха.

Миссис Аскуит минуло пятьдесят, однако ее тонкое точеное лицо сохранило прежнюю миловидность. «Таким оно останется и когда ей сравняется семьдесят», — подумала Брайони.

Приложив руку ко лбу мужа, миссис Аскуит ловко поправила стеганое покрывало. Брайони почти не знала мачеху, хотя та вот уже двадцать четыре года была женой Джеффри Аскуита.

Миссис Аскуит не в лучшую пору своей жизни переехала в дом, где жили падчерицы: затяжные болезни сыновей и неусыпная тревога за них подорвали ее здоровье. Она не слишком старалась завоевать любовь Брайони. Сама же девочка, хорошо помня гадкую, отвратительную гувернантку, нанятую миссис Аскуит, обращалась с мачехой с открытым пренебрежением.

Возникшее между ними отчуждение с годами переросло в холодное равнодушие. Шли годы, но холодность не исчезала, словно старая мебель, которая никому не доставляет удовольствия, хотя и не раздражает настолько, чтобы ее вынесли из комнаты.

Миссис Аскуит выпрямилась и, взявшись тонкой рукой за столбик кровати, с грустью посмотрела на умирающего мужа. Она выглядела намного старше, чем Брайони ее помнила.

— Вы хорошо себя чувствуете, мадам? — спросила Брайони.

— Ничего, это скоро пройдет, — отозвалась миссис Аскуит. Подняв глаза от постели, она перевела взгляд на Брайони: — Не знаю, задержитесь ли вы в Лондоне после того, как ваш отец… Не представляю, увидимся ли мы еще в будущем, поэтому я решила поговорить с вами сейчас. Когда ваш отец сделал мне предложение, я ясно сознавала, что он ищетматьдля своихдочерей, и готовилась взять на себя заботу о вас. Однако потом с Полом и Ангусом случилось несчастье… — Миссис Аскуит перевела дыхание. — Я хотела сказать, что была вам скверной матерью: в те годы я почти не уделяла внимания вам и вашей сестре. Особенно вам. Я себя не оправдываю, но пока мои сыновья страдали и им становилось все хуже, мне казалось, что вам с Каллистой несказанно повезло, у вас есть все, о чем только может мечтать ребенок: Господь даровал вам хорошее, крепкое здоровье. С годами я поняла, что ошибалась, но было слишком поздно, я так и не смогла искупить свою вину. Простите меня.