Я, Мона Лиза - Джинн Калогридис

И снова я была вынуждена встретиться с графом Пико, который поприветствовал нас, как всегда, до приторности вежливо, и фра Доменико, который держал нам места возле кафедры, а потом исчез. Я очень нервничала, потому плохо помню всю службу и проповедь, но первые слова фра Джироламо были произнесены с таким напором, что мне никогда их не забыть. — Ессе gladius Domine super terram cito et velo-citer! — прокричал он с таким неистовством, что многие прихожане охнули. — Се, меч Господень на Землю призываю, и скоро!

Прихожане сразу умолкли. Под сводами огромного собора слышались лишь хриплые, исступленные заявления Савонаролы. Господь говорил с ним, провозгласил Джироламо. Прошлой ночью он попытался написать проповедь о воскресшем Лазаре, но нужные слова ускользали от него, пока сам Господь не вложил их в уста своего проповедника. Терпению Всевышнего пришел конец, Он больше не намерен сдерживать свою карающую десницу. Судный день грядет, Судный день уже близок, и теперь ему ничто не помешает. Пощада ждет только преданных вере. Проповедник говорил так убедительно, что мне стоило больших трудов не испугаться.

Было жарко и душно. Я прикрыла веки и покачнулась, а потом вдруг поняла, что должна немедленно выбраться из толпы, иначе мне действительно станет плохо. В отчаянии я схватила за руку Дзалумму. Она давно ждала от меня сигнала, но, увидев, что я не притворяюсь, не на шутку встревожилась.

— Мадонне плохо, — сказала она моему отцу, но он опять был полностью поглощен речами проповедника и не стал ее слушать. Поэтому Дзалумма на свой страх и риск протолкнула меня сквозь толпу за дверь, на прохладный воздух.

Слова проповеди Савонаролы прихожане передавали шепотом от одного к другому, пока те не достигали ступеней церкви, где их уже выкрикивал в полный голос какой-то крестьянин для всех, кто собрался на площади.

— Покайся, Флоренция! Матери, плачьте о своих детях!

Из-за черных грозовых облаков ранний вечер превратился в темную ночь. Холодный ветер с реки принес запах сырости. На воздухе мне стало несколько легче, но по-прежнему не терпелось услышать новости от Джулиано.

Мы подошли к церковной ограде, я открыла ворота. В глубине была темнота, на фоне которой виднелись еще более темные силуэты деревьев, их ветки прогибались под порывами ветра, осыпая землю лепестками цветов.

Но Джулиано на месте не оказалось. «Он скоро придет», — заявила я сама себе и, стараясь заглушить ветер, сказала Дзалумме:

— Мы подождем.

Я стояла, не сводя глаз с открытых ворот, пытаясь разглядеть среди теней силуэт Джулиано и его охранника. Дзалумму волновала лишь надвигающаяся буря, и она смотрела только на беззвездное небо. А вдалеке продолжал звучать чей-то голос, разносимый ветром.

— Это слова самого Господа. Я лишь недостойный посланник. Я не знаю, почему Всевышний выбрал меня. Позабудь о моей бренности, Флоренция, а вместо этого обрати свою душу к голосу Того, Кто сейчас тебя предостерегает.

Мы ждали столько, сколько смогли. Я бы осталась и дольше, но Дзалумма ласково похлопала меня по плечу.

— Пора, иначе мессер Антонио может что-то заподозрить.

Я попыталась сопротивляться, но она, в конце концов, взяла меня за локоть и потянула к воротам. Я проделала обратный путь к храму с комком в горле и болью в сердце. Несмотря на зловещую погоду, народу на ступенях храма и площади не стало меньше; многие зажгли факелы, и теперь толпа издали походила на огромную извивающуюся блестящую змею.

Ни у Дзалуммы, ни у меня не хватило сил, чтобы протиснуться обратно в храм; ее настойчивые просьбы пропустить благородную прихожанку встречали лишь презрительный смех.

Я хотела, было вернуться на кладбище, но Дзалумма крепко держала меня за руку.

— Останься, — властно велела она. — Разве ты не слышишь? Никто больше не повторяет слов проповеди. Месса почти закончена, скоро появится твой отец. — И добавила совсем тихо: — Если бы он мог прийти, то давно бы тебя ждал.

Я отвернулась, но тут же вздрогнула от прогремевшего рядом грозового раската. По толпе прокатился рокот, какой-то старик закричал:

— Он говорит правду. Судный день уже настал! — Меня охватил необъяснимый страх.

Когда отец вышел из храма в компании графа Пико, он, вопреки моим ожиданиям, не стал мне выговаривать. Наоборот, был очень добр. Помогая мне сесть в экипаж, он сказал:

— Я знаю, тебе в последнее время нездоровится. И понимаю, как тебе трудно видеть фра Джироламо… Но со временем сердце твое излечится. Уверен, — продолжал он дрожащим от волнения голосом, — твоя мать сейчас улыбается, глядя на тебя с небес.

Мы вернулись домой за несколько минут до бури.

Ночью я проснулась от оглушительного грома и такой яркой молнии, что первую вспышку разглядела с закрытыми глазами.

Заснуть было уже невозможно, поэтому мы с Дзалуммой подошли к окну и уставились на другой берег реки, где небо освещали ослепительные вспышки.

Когда, наконец, буря стихла, и мы пошли спать, я заснула быстро, но видела только дурные сны.

На следующее утро мы поехали на рынок. Я была растеряна и подавлена, ведь Джулиано мог передумать, или Лоренцо и Пьеро в конце концов убедили его, что глупо жениться на девушке более низкого сословия.

Но, проезжая по городу в экипаже, я почувствовала, что произошло нечто важное. Большинство ремесленников даже не выставили свой товар на обозрение; в тех лавочках, что открылись, владельцы вели со своими клиентами серьезные разговоры. Люди собирались на улицах небольшими группами и перешептывались.

Сначала мы подъехали к лавке мясника. Это был старик, огромный, грузный и совершенно лысый, его розовая макушка блестела на солнце; когда-то у него покупала мясо моя бабушка, а после нее — моя мама. Теперь ему помогал управляться с делами младший сын, молодой парень, чьи блестящие золотистые волосы уже успели поредеть на макушке.

Сегодня мясник не улыбался и не шутил. Наклонившись вперед, он заговорил с таким мрачным видом, что я подумала, будто кто-то умер.

— Слышали новость, монна Лиза? — поинтересовался он, прежде чем я успела спросить, что случилось. — Слышали про Дуомо?

Я покачала головой.

— А что такое?

— Рухнул, — угрюмо буркнул мясник. — Всевышний метнул молнию, и огромный купол все-таки рухнул. — Толстяк перекрестился.

Я охнула. Меня охватил ужас при мысли, что прекрасный собор превратился в груду камней.

— Но я видела его, когда мы проезжали по мосту, — презрительно фыркнула Дзалумма. — Стоит себе на месте. Если бы он рухнул, мы обе заметили бы, что его больше нет. Смотрите сами! — Она указала рукой. — Даже отсюда виден кусочек!

Мясник распалился.

— Середина. Рухнула середина. То, что вы видите, — внешняя оболочка. Не верите — поезжайте и посмотрите сами. А мне рассказывали очевидцы.