Демон воздуха - Саймон Ливек

— Ну-ка скажи, зачем ты выслеживал меня! Говори сейчас же, иначе я вышвырну тебя на улицу!

Я отодвинулся к стене, словно скорпион, ищущий лазейку, но мне мешала боль — она напомнила мне, что я все еще беспомощен.

— Я хотел кое-что сообщить тебе, — проговорил я слабым голосом.

— Что сообщить?

— Это скорее для твоего сына… Или для Туманного с его парнем. Только…

— Ты же знаешь, моего сына здесь нет, — холодно заявила она, распрямившись и отходя в сторону. — Я же тебе еще во время нашей первой встречи сказала, что он уехал.

— Я не поверил в это. Я думал, они с Туманным и Проворным до сих пор как-то связаны. Считал, ты помогаешь им доставлять друг другу весточки. Иначе зачем ты тогда сидела на трибунах рядом с Проворным?

— Ничего подобного! — возмутилась она. — Ничего такого в помине не было! И кто это только тебе сказал, что у нас какие-то… — Она вдруг смутилась и умолкла.

Я молча ждал, наблюдая за тем, как взволнованно и возбужденно она дышит. Больше вопросов задавать я не отваживался — мне не хотелось, чтобы меня вышвырнули на улицу.

Наконец низким грудным голосом она произнесла:

— Мой сын — азартный игрок, и это не секрет. Он проиграл Туманному огромное количество нашего семейного добра, и мы все равно еще остаемся в долгах. Долги нужно отдавать, ты это понимаешь? Иначе придет конец и нашей репутации, и нашему семейному делу. — Стиснув зубы, она продолжала: — Вот почему я ходила на встречу с Проворным — отдать очередную долю. Но с отцом его я не виделась, и про сына своего я сказала тебе правду. Я даже съем землю, чтобы ты поверил!

С этими словами она опустилась рядом со мной на колени, коснулась пальцами земли и поднесла их к губам.

Я напустил на себя равнодушный вид, чтобы скрыть недоверие, — ведь я ни на минуту не сомневался, что она лжет.

— А что ты хотел сообщить?

— Сообщить? — рассеянно переспросил я.

— Ну что ты хотел передать для моего сына?

Я пребывал в нерешительности. То, что я собирался сказать, в общем-то не имело значения. Ведь на выловленном в канале мертвом теле нашли мое имя, поэтому для Лилии достаточно было всего лишь сообщить своему сыну или его сообщникам, где я нахожусь.

Впрочем, я не исключал, что она не выдала бы меня. Зачем тогда она спасла меня на рынке, притащила к себе в дом и выхаживала несколько дней? И я решил, что лучше всего просто все ей рассказать.

Я поведал ей обо всем, что произошло с самого первого дня, когда познакомился с ее сыном на празднике Поднятых Знамен. От этой долгой пространной речи у меня пересохло во рту и разболелась голова — столько всего пришлось припомнить, — но теперь я испытал странное чувство облегчения от того, что нашелся человек — хотя и не вполне внушающий мне доверие, — с которым я мог всем этим поделиться.

— Выходит, омовенный раб моего сына был колдуном? — задумчиво проговорила Лилия. — Я вот только не понимаю, где он его взял.

— Я тоже не понимаю. Я думал, что он мог получить его от Туманного, но тогда возникает вопрос: как раб попал к тому? — Я пристально наблюдал за нею, пока не разболелись глаза и не пришлось их зажмурить. — Что же все-таки связывало твоего сына и Туманного? Только азартные игры или что-то еще?

Она бросила на меня суровый, резкий взгляд:

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, — поспешил сказать я, напуганный ее холодным тоном. — Я знаю только, что один из узников побывал в руках Сияющего Света, а другой — у Туманного и Проворного. И обращались с обоими пленниками одинаково, схожими способами истязали перед смертью, только вот не пойму зачем. И мое имя… При чем здесь оно?.. — Меня сразил новый приступ мучительной головной боли, перед глазами все помутилось.

Женщина поспешно поднялась.

— Тебе нужно отдохнуть.

— Да, но…

— А у меня есть дела, — закончила она непререкаемым тоном.

Она пошла прочь, и тут я кое-что припомнил.

— Лилия!

Она остановилась:

— Что?

Она смотрела на меня, сурово сдвинув брови и сосредоточенно поджав губы, словно пыталась предугадать, каковы будут мои следующие слова.

— Спасибо, что спасла мне жизнь, — произнес я.

В обязанности Лилии входило будить по утрам своего ленивого отца, не любившего просыпаться рано. Вскоре после того, как она ушла, старик появился во дворе, ковыляя под руку со слугой, с кислой миной на лице и тыквенной бутылью, полной вина.

— Ой, только не под деревом! Там сучок есть, он мне в спину тычет. Посади-ка меня лучше у стены, рядышком вон с тем рабом.

Когда слуга удалился, старик вытащил маисовую пробку из горлышка бутыли, приставил его ко рту и довольно зачмокал. Потом он повернулся ко мне, дыхнув винным перегаром.

— Так ты, выходит, еще здесь? Что ж, видать, приглянулся ты моей дочке. Значит, и мне надо быть с тобой полюбезнее. На-ка вот, выпей!

Он сунул мне бутыль, которую мне так и хотелось вырвать у него из рук и осушить разом до дна.

— Давай, не стесняйся! — торопил он. — Ты болен, а я старик — оба имеем право приложиться!

Я посмотрел на бутыль и облизнул пересохшие губы.

— А почему ты так много пьешь?

Он задумчиво отхлебнул, потом сказал:

— Ты собак держишь?

— Сам нет, а хозяин мой держит. Но отец держал, и брат старший. Почему ты спрашиваешь?

— А ты никогда не задумывался над тем, почему они все время лижут себе задницу?

Этот вопрос развеселил меня, но смех вызвал новый приступ болезненного кашля. Отерев слезы, я заметил, что старик неотрывно смотрит на меня своими затуманенными глазами.

— А потому лижут, что достать могут, — объяснил он как ни в чем не бывало. — Ну так как, теперь выпьешь или нет?

Грудь у меня ныла. Я решил, что таким образом подлечу ее, и тут же все встало на свои места.

Мои воспоминания об остатках того утра были затуманены болью и стариковым вином.

Когда пьешь, кажется, что время летит быстрее. Сам Добрый, вступив в тот возраст, когда пить разрешалось, предавался этому занятию с самозабвенной сосредоточенностью — такую мне прежде доводилось видеть на лицах совсем юных жрецов, разучивающих священные гимны.

Поначалу я еще помнил, как попал в этот дом и зачем разыскивал его дочь. Прежде чем меня совсем развезло, я попытался выудить что-нибудь из старика.

— Расскажи мне о своем внуке.

— А что рассказать?

— Азартной игрой он давно увлекается?

Старик нахмурился.

— Давно. Оно ведь, знаешь, как бывает: сначала они в детстве играют на бобы, а с них все и начинается. Но совсем серьезно все стало только последние пару лет.