Доверие - Эрнан Диас

— Вообще-то мне надо идти. — Он взглянул на свои часы. — Надо успеть к этому редактору в «Миррор». Нажать на все кнопки!

— Я так горжусь.

— Рано еще. Но уже скоро.

Он поцеловал меня и ушел.

10

Поначалу «Обязательства» я восприняла не как литературу, но как свидетельство. А я была не просто читательницей, но детективом.

Там должны были быть наводки. Гарольд Ваннер знал Бивелов, пусть даже поверхностно; и люди его круга, несомненно, также знали их. Какие-то элементы романа должны были основываться на реальности. Разумеется, в то время я никак не могла отделить правду от вымысла (и даже после всех моих последующих встреч с Бивелом у меня нет полной ясности на этот счет), но я подозревала, что где-то в тексте скрыто зерно истины. Что на самом деле Ваннер знал об Эндрю и Милдред Бивел? Зачем кому-то столь могущественному и занятому, как Бивел, утруждать себя противоборством с художественным произведением? В этом романе должно быть что-то особенное, что Бивел хотел скрыть и уничтожить. Лежало ли это на видном месте? Наткнулся ли Ваннер на что-то по чистой случайности или он закодировал в своей книге некое послание для Бивела? Роман должен был раскрывать — намеренно или случайно — некие важнейшие сведения о людях, описанных в нем. Возможно, правда скрывалась во всех этих искажениях и неточностях, которыми возмущался Бивел.

По мере чтения, однако, центр моего внимания сместился с содержания на прозу как таковую. Эта книга была непохожа на те, что меня заставляли читать в школе, и на романы тайн, что я брала в библиотеке. Позже, когда я наконец поступила в колледж, я смогла проследить литературные связи Ваннера и рассмотреть его роман с формальной точки зрения (при том что его никогда не включали в списки литературы на курсах, которые я посещала, поскольку его книги не переиздавались и достать их было очень непросто). Так или иначе, на тот момент я впервые открыла для себя такой язык. И он заговорил со мной. Я впервые читала произведение, существовавшее в туманной области между интеллектуальным и эмоциональным. С тех самых пор я воспринимаю эту неоднозначную территорию как исключительную область литературы. В какой-то момент я также поняла, что эта неоднозначность может сработать только в сочетании с неукоснительной дисциплиной, проявлявшейся в спокойной точности предложений Ваннера, в его непритязательном словарном запасе и нежелании прибегать к риторическим приемам, отождествляемым нами с «художественной прозой», сохраняя при этом свой отличительный стиль. Он словно намекает, что ясность — лучшее место для скрытого смысла: словно некий прозрачный объект вложили между другими. За прошедшие годы мой литературный вкус претерпел изменения, и для меня важнее стали другие книги. Но Ваннер первым показал мне эту неуловимую область между разумом и чувствами, вызвав желание исследовать ее в своем творчестве.

Позже я прочту некоторые обзоры, вышедшие после издания книги. И хотя большинство из них были в целом хвалебными («Нэйшн» включил роман в «Примечательные книги года», а кроме того, он попал в «Рождественский список книг для читателей „Харпера“»), реакция была не столь единодушно положительной, как заявлял Бивел. Один из немногих однозначно восторженных обзоров появился в «Атлантике». Приведу выдержку:

Наш канон изобилует произведениями, посвященными шику и безудержному потреблению, манерам в корсете и необузданной эксцентричности тех, кто живет в роскоши. Лишь немногие романы, подобно «Обязательствам», показывают реальный процесс накопления капитала. И даже те повествования, что притязают на критику роскоши и неравенства, почти всегда оказываются ослеплены чрезмерной алчностью, которую берутся развенчивать, — этой ловушки мистер Ваннер умело избегает.

Но были и разгромные рецензии. Некоторые критики называли роман посредственным («Нью репаблик» заклеймил его «эпигонским») и отмечали несомненное влияние Генри Джеймса, Констанс Фенимор Вулсон, Аманды Гиббонс и Эдит Уортон. «Нью-Йоркер» обозвал его обычным succès de scandale, снискавшим печальную славу только за то, что являлся явным roman à clef[30] (оба французских выражения взяты из рецензии), основанным на знаменитой, однако скрытной паре, о которой всем хотелось что-то почитать — неважно, правду или ложь.

Едва дочитав «Обязательства», я стала перечитывать. Из краткого общения с Бивелом мне уже стало ясно, что между ним и Раском имелись различия, и это ощущение будет только усиливаться в ходе многих наших разговоров в последующие недели. Бивел был более раскрепощен, менее скрытен и сдержан, чем его литературная инкарнация. В целом они были словно два далеких родственника.

Фрагменты, описывающие финансовые операции Раска, потребовали от меня приложить определенные усилия, но даже если я в то время не понимала многих терминов в романе Ваннера, общая суть этих операций была достаточно ясна. Пусть действия Раска с трудом укладывались у меня в уме, я не сомневалась, что они имели под собой реальные основания. И сам Бивел подтвердил это в ходе наших встреч. Несколько раз он говорил мне со спортивной гордостью, как дальновидность позволяла ему обходить конкурентов, фактически съедая их, и как позже, в 1929-м, он перехитрил весь рынок, заставив многих играть против самих себя, и сделал на этом состояние. Работая с Бивелом, я просматривала газеты и книги тех лет, и все они подтверждали и описывали в мельчайших подробностях большинство финансовых операций, происходивших как в романе (не без неточностей и вольностей), так и в рассказах самого Бивела (не без приукрашиваний и самовосхваления). Более того, я обнаружила, что и Ваннер, и Бивел вторили некоторым из этих публикаций в своих историях.

Для меня центральной фигурой в книге стала Хелен, жена Бенджамина Раска. Почти сразу я стала отождествлять себя с ней. У нас обеих была склонность к одиночеству. У обеих почти не было друзей. У обеих были властные и неадекватные отцы, помешанные на непропеченных догмах. Обе мы были молодыми женщинами, тянувшимися к свету из узких расселин, надеясь постепенно расширить их и вырваться. И я чувствовала, что Ваннер, неизменно сохранявший уважительную дистанцию, понимал Хелен, а через нее и меня. Возможно, потому, что эта история вызывала во мне такой личный резонанс, заключительная часть романа выводила меня из себя. Зачем Ваннеру понадобилось расправляться с Хелен? Зачем подвергать таким мучениям в последние моменты жизни? И, самое главное, зачем делать ее сумасшедшей? Он, очевидно, позволил себе немало вольностей с историей Милдред Бивел и мог бы наделить ее любой судьбой. Так зачем же это? Зачем разрушать ее разум?

Оглядываясь назад после стольких лет, я все еще помню основное чувство от погружения в этот роман. Прочитав его,