Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

Мы сворачиваем на проселочную дорогу. Она вьется по безумно красивому лесистому склону холма (или даже горы) и приводит к похожему на храм зданию с минаретами и длинным выступающим балконом с западной стороны. Сюда-то мы и ехали. У нас будет свидание в Шангри-Ла. Ли охает и радостно вскрикивает, а Гонзо бросает мне совершенно щенячью улыбку, будто спрашивая: «Ты мной гордишься?» Я киваю, смеюсь, хлопаю его по спине, и мы поднимаемся по извилистой дороге.

Машину оставляем во дворе, усыпанном гравием. Мы с Ли начинаем выгружать вещи, но Гонзо строго велит нам идти готовиться, а если к нашему возвращению они еще не закончат, то погулять с полчасика. «Как влюбленные», – говорит он. Мы с Ли тут же отводим глаза, на случай, если один из нас думает иначе или мы оба думаем одинаково, потому что это будет слишком рано, слишком много, а надо еще успеть насладиться ухаживанием. Ли кивает и уносится прочь – «переодеваться». Официанты-десантники уносят мой командирский столик, а Салли «Орлица» Калпеппер поднимается на один из минаретов, снимает с плеча длинную винтовку и полностью сливается с каменной кладкой. Гонзо оттаскивает меня в сторону и среди прочего достает из машины камуфлированный чехол, в котором оказывается темный костюм примерно моего размера и рубашка, не заляпанная кровью и пылью. Гонзо провожает меня в пустую комнатку с треснувшим зеркалом и орхидеей, проросшей через окно.

Когда я возвращаюсь на длинный балкон, Ли стоит в самом его конце, в костюме парашютиста, и мне становится неловко за свой липовый «армани», но потом она поворачивается, ее глаза вспыхивают, и она окидывает меня приятнейшим оценивающим взглядом. Затем до самого низа расстегивает молнию на костюме и снимает его с плеч, открывая блестящее платье, тонкой волной струящееся с белого плеча к точеным лодыжкам – каким-то чудом (без девичьей магии, чую, не обошлось) она раздобыла на войне шелковое платье. Гонзо, мастер на все руки, нашел мне штатский костюм, но даже ему оказался не по зубам такой гламур. Без его помощи, посредством одних лишь женских связей, Ли теперь выглядит как лауреат «Оскара». Она выгибается. Складки платья спадают вниз, и, босая, она выходит из костюма, целует меня и тут же отстраняется, испустив победный вопль. Женщина, победно вопящая в вечернем платье, достойна восхищения.

Ужин при свечах в ресторане «У Гонзо» заканчивается в час ночи. Кухня не итальянская, скорее, смесь азиатской и южноевропейской, к которой нам подают виноподобный напиток из манго, купленный у приятеля Рао Цура. Мы с Ли смотрим друг на друга через столик. Передавая ей кувшин с водой, я касаюсь ее пальцев, и это почти невыносимо, а потом мы танцуем. Аннабель (теперь уже Энни) поет джаз, Гонзо аккомпанирует ей на гребенке и бумаге, а здоровяк Джим Хепсоба у нас за ударника. Вокруг установлен стометровый железный кордон, охраняемый Орлицей с прибором ночного видения и страшной пушкой, но Гонзо заверяет меня, что Салли больше не будет направлять бинокль в нашу сторону. Мы останемся наедине. Он широко распахивает королевские покои, обнимает меня и уходит на какую-то миссию, обещанную в уплату за свидание. В комнате две кровати, но у Ли нет времени на мое рыцарство, и мы порывисто валимся на одну. Все, больше вам ничего не нужно знать об этом вечере. Позже мы засыпаем, окутанные терпкими ароматами мускуса и жимолости.

Топот ботинок по каменному полу, лязг. Гонзо, торопливый и серьезный. Я сразу просыпаюсь: даже после ласк и короткого расставания с другом часть меня узнает этот вид спешки. Когда Гонзо подходит к кровати, я уже стою, и он бросает мне два свертка. Ли тоже просыпается быстро – медсестры знают, как действовать в критических ситуациях. Когда Гонзо выходит за дверь, я вытряхиваю содержимое свертков и понимаю, что он был в скафандре. Нам тоже предстоит надеть костюмы, защищающие от химического и биологического оружия, и это очень плохо: значит, либо они, либо мы решили играть не по правилам, а поскольку у нас биологического и химического оружия нет (зато есть штука пострашнее), это могут быть только они. Враг допустил роковую ошибку: теперь на этой арене испытают детище профессора Дерека. Мысль кошмарная, и я уже хочу испугаться, но страх подождет – я одеваю Ли в скафандр и приклеиваю липкой лентой ее жетон, она делает то же самое для меня, и мы выбегаем, шаркая, из нашего рая, обратно к конвою, и костюмы пахнут чужими подмышками, латексом, герметиком, моим собственным страхом и совсем чуть-чуть – нашими с Ли телами.

– Газовая атака, – говорит Гонзо. – Зарин, выброс в пяти километрах от нас. Ветер?

Орлица отвечает:

– Тридцать градусов, мимо.

Это значит, что облако пройдет мимо, потому что ветер дует под углом тридцать градусов к прямой, проведенной между нами и точкой выброса. Но потом какой-то урод говорит:

– Второй выброс! – И этот урод – Гонзо.

Газ стелется широким фронтом, и мы под него попадаем – нашим защитным костюмам предстоит тяжелое испытание. Все проверяют швы, Джим Хепсоба во втором фургоне дает Энни герметик и велит залезать внутрь, потому что сейчас никто стрелять в нас не будет, а если и будет, то мы просто рванем что есть духу. Салли Калпеппер предупреждает по рации остальные подразделения, а официанты-десантники выглядят довольно невозмутимо, потому что ухаживают за своими костюмами и знают, что с ними все в порядке. Ли дрожащей рукой берет мою, прислоняется к моему шлему и пристально глядит мне в глаза, и я знаю, знаю, что пока мы смотрим друг на друга, все будет хорошо.

Все и есть хорошо.

Пока мы не добираемся до Красных Ворот, где хозяйничает капитан-идиот Бен Карсвилль.

Капитан Карсвилль – фантазер, который живет на войне как в кино: нечто среднее между всеобщим посмешищем и сосущей раной груди. Капитаном он стал в мирное время и только благодаря тому, что выглядел, разговаривал и двигался, как образцовый солдат. Он уворачивается от пуль, бегает так и эдак, ползает, кувыркается и выделывает финты. Кстати, лучший способ не угодить под пулю, когда по тебе открыли огонь, – бежать по сравнительно прямой линии к ближайшему укрытию и там оставаться. Если нужно наступать, то каждый солдат двигается скачками до самой цели. И только если враг очень, очень близко, имеет смысл выписывать зигзаги – в противном случае быстро устанешь и дольше пробудешь под огнем.

Бен Карсвилль сверхъестественно красив и необычайно мужественен. Глядя на него, хочется внимать безупречным мудростям, срывающимся с его безупречных губ. Увы, этот безупречный голос предвещает безупречное дерьмо. Карсвилль вырос на военной порнушке – на фильмах, снятых людьми, никогда не видавшими войны, и на комиксах, героев которых зовут Рядовой Скала или Железный Рой. Он был курсантом, потом лейтенантом, участвовал в действиях по наведению порядка, но дальше парочки демонстраций и несработавшей бомбы в автомобиле дело не зашло. Его боевой опыт ограничивается несколькими вылазками на обочинах этой войны, «расследованием фактов» для наезжих политиков. Бен Карсвилль считает войну своеобразным мужским спортом, а раненые и убитые – лишь необходимое условие игры.

Еще он уверен, что никакой газовой атаки не будет. Гонзо и его ребят одурачил Враг. Им каким-то образом предоставили ложные сведения, чтобы они уговорили мудрого и всемогущего капитана Карсвилля оставить позиции, после чего Враг без труда их займет и тут же устроит веселую вечеринку, на которой будет закидывать портрет Бена Карсвилля яйцами всмятку и презрительно ухмыляться. В согласии с этим нетривиальным подходом к ситуации Карсвиль не велел своим солдатам надеть защитные костюмы и не известил фудинцев. Готовясь к нападению врага, он приказывает нам оставаться на местах, а «Гонзо и Ко» ехать обратно и оценить обстановку. Это не настраивает моего друга на примирительный и сотруднический лад. Это повергает его в суровую спецназовскую ярость.