Горят как розы былые раны - Вячеслав Денисов

– Черт возьми! – Пейрон рассмеялся. – Вы правы формально, но картина в углу комнаты?..

– Если вы позволите выйти за пределы больничного двора, я написал бы вам картину, и вы, приложив ее к стене, убедились бы в моей правоте.

Глаза Пейрона вспыхнули, и он на мгновение обмяк.

– Минутку, Винсент… Как же я забыл! У меня есть картина! На прошлой неделе я привез ее из Арля!

Выйдя твердым шагом из комнаты, он хлопнул дверью. В комнате стало так тихо, что было слышно стрекотание кузнечика за высокой стеной приюта.

«Он там, на воле, – думал Винсент, имея в виду кузнечика, – может сам принимать решения. Он может познакомиться с понравившейся ему молоденькой кузнечихой и объясниться ей в любви… Главное, у него есть кому объясниться… Главное, что он может нравиться…»

Пейрон ворвался как ураган. В руке он нес яркое полотно в дешевой, но претендующей на изысканность раме, глаза его горели.

– Вот сейчас и проверим вашу правоту! – зайдя в тот угол, о котором говорил Винсент, он одним движением приложил картину к стене. Дрожа всем телом и шевеля пальцами, Ван Гог смотрел на яркое пятно на выцветших обоях.

– Это невероятно… – прошептал доктор. – Как вы поняли, что картина должна висеть здесь? Ведь вы же не видели ее!

– Мне не нужно видеть картину, я вижу панораму целиком. Поэтому, когда представляю вашу комнату, на заполненном моей фантазией полотне остается белое пятно. Это-то пятно я и заставляю поочередно необходимыми для меня формами и красками… Один из вариантов обязательно подойдет. Где вы купили эту картину?

Охваченный замечательным настроением, Пейрон аккуратно поставил раму на пол и прислонил к стене. Через несколько минут она должна оказаться на стене, придавая комнате жизнь. Услышав вопрос, доктор тихо рассмеялся и направился к рюмкам.

– Мазня ужасная, не так ли?.. – Рюмки приобретали цвет и тяжелели на глазах Винсента. – Хотел бы я посмотреть на руки мастера, что накладывал краски на этот холст… Я бы ни за что не приобрел эту картину, если бы не стечение обстоятельств. Пейте, Винсент…

Пригубив, Ван Гог поставил рюмку на стол.

– В прошлый вторник я ездил на консультацию к мэру Арля, знаете, эти вечные тревоги людей, которых всегда волнуют чужие проблемы… Мы обговаривали вопросы питания в приюте. Кстати, как вам стол, Винсент? – и Пейрон посмотрел на гостя.

– Благодарю, – Винсент посмотрел на свою рюмку и принюхался к доносящимся из кухни ароматам обжариваемой курицы, – хорошо. Так что с картиной?

Поправив воротник и разгладив на груди ткань, проявляя себя тем самым придирчиво следящим за своим внешним видом человека, доктор вздохнул. Видимо, история была одновременно и комичной, и драматической.

– Перед самым отъездом я зашел в кафе мадам Жину – вы ее должны знать, и там встретил лейтенанта Габриньи. Проигравшись в пух и прах, командир зуавов предложил мне полотно. Подумав, что десять франков из имеющихся восьмидесяти в кошельке все равно уже не сделают меня богатым, я забрал у него картину и расплатился. И вот три дня назад возница, приехавший из Арля с продуктами, сообщил мне трагическую новость. Габриньи мертв.

Сердце Винсента неровно застучало.

– Мертв?..

– Да, сценка из романов Жорж Санд. – Пейрон посмотрел на бутылку, раздумывая, не окажется ли лишним находящийся в ней остаток, и разлил вино по рюмкам. – Кто-то оскорбил проститутку, с которой Габриньи проводил последние вечера, и лейтенант вступился за ее честь… За честь проститутки.

– За честь женщины, вы хотели сказать?

– Как бы то ни звучало, дорогой Винсент, лейтенант французской армии проявил себя чудаком. Дуэли – удел нервных обитателей восемнадцатого столетия. Припудренные парики, наехавшее на ногу колесо кареты, недостаточно низкий поклон даме твоего сердца… Правда, после дуэли он повел себя как безумец. Стал кромсать саблей тело поверженного соперника. Его пытались остановить, но он убил жандарма, а после заколол себя кинжалом. Он повредился рассудком.

– Вам помочь повесить картину?

– Считаете, этим слепящим краскам можно доверять?.. Хотя… Любую смиренную скромность всегда украсит безвкусица. Если Клеопатра держала при себе уродин, чтобы подчеркнуть свою красоту, то почему этим ирисам нельзя быть здесь, чтобы указать на простоту вкуса хозяина дома. Верно?

– Безусловно, доктор. Вы позволите мне уйти?

Пейрон протянул Винсенту руку, и тот ее пожал.

Выйдя из домика, он быстро пересек двор и нашел во дворе заросший почти в человеческий рост сорняком угол. Там, сев на землю и прижавшись спиной к стене, Винсент заплакал. Ему хотелось сделать это еще в доме Пейрона, но он сдержался.

– Жизнь уходит… Она протекает сквозь пальцы… Сколько мне осталось? – тридцать? десять? пять?.. Сколько потрачено сил, сколько снов прошли мимо… Зачем я? – он посмотрел по сторонам блестящими от слез глазами. – Для чего она меня родила, что думалось ей и отцу в тот момент, когда доктор поднял меня, сияющего кровью, и поднял над ее головой?

Он сидел до тех пор, пока не высохли ресницы. Потом поднялся и тяжелой поступью направился к себе. Он вошел в здание в тот момент, когда больных приглашали к столу.

– Кушайте, Винсент, – сказала сестра, на голове которой шапочкой сидела косынка, – вы отощали за последние дни. Почему вы не едите?

– Разве это можно есть? – откликнулся один из больных, с аппетитом поедая варево. – Это же просто невозможно запихнуть внутрь себя! – глухо выкрикивал он, ломая зубами кусок хлеба и ритмично вычерпывая ложкой суп из миски. – Сколько недель эта рыба лежала на солнце, прежде чем оказаться на нашем столе?

Взяв из огромной чашки кусок хлеба и подтянув к себе стакан с чаем, Винсент подумал о том, что на помойках Арля он питался действительно с большим удовольствием. Жалобы на продукты в приюте Павла Мавзолийского от родственников пациентов сыпались градом. Мясо с душком, крупа и макароны с насекомыми, слежавшийся чай уже давно были предметом обсуждения, но дело всякий раз заканчивалось ничем, стоило только доктору Пейрону съездить в Арль. В Сен-Реми поддержки доктор не имел, но и не подвергался обструкции. В связи с этим ему оставалось только найти поддержку, что он и делал, приезжая к мэру Арля со скромными подарками.

Винсент судорожно проглатывал хлеб, запивал его отдающим полынью чаем и смотрел в окно. Там, словно расставленные видящим будущее садовником, в полном беспорядке стояли сосны. Они словно уперлись в небо распустившимися кронами и расплывались в дымке опускающейся на долину жары. Деревья играли волнами испарений, и кора их казалась Винсенту живой. Он видел тяжелое дыхание сосен и думал о том, что ритм биения их сердец совпадает с его внутренним ритмом.

Винсент посмотрел на свои руки. Они лежали на столе перед недопитым стаканом чая как лапы сфинкса, и Винсент вдруг потемнел лицом, представив, что желание взяться когда-нибудь за кисть к нему так и не вернется.