Ева - Любовь Баринова

Ариша поднимает разгоряченное лицо к Герману. Ресницы мокрые, нежная кожа под глазами влажная. Весело прищуривается:

— Па, а ты мне можешь еще один подарок на день рождения подарить?

— И какой же?

Ариша присаживается рядом с Германом и по детской привычке кладет ему голову на плечо.

— Имя мамы. Настоящее. Это ведь ничего не значит. Людей с таким именем наверняка миллион. А, па?

Вернувшийся Митька садится рядом с Германом с другой стороны и, запрокинув голову, жадно выливает в рот остатки воды из бутылки.

— Пытаю папу насчет маминого имени, — перегнувшись, говорит Ариша Митьке, кидает ему свою бутылку с водой. — На, у меня еще осталось.

— Скажите ей, Герман Александрович. — Митька ловит бутылку. — Она завелась. Решила, что должна все узнать. Теперь не успокоится, пока все не выяснит, вы же ее знаете. Уже и папочку в компе завела. — Он допивает остатки из Аришиной бутылки и снова поворачивается к Герману, смотрит уже серьезно. — Вообще-то как-то неправильно, что она ничего не знает.

Недели две-три назад Герман сказал Арише, что в ее свидетельстве о рождении матерью записана совсем другая женщина. Пришлось сказать, чтобы прекратить бомбардировки фотографиями возможных кандидаток.

Ариша хлопает комара, кровавое пятнышко растекается на руке.

— Пока я узнала только, в каком институте ты учился, поболтала с одним из твоих однокурсников. Он тебя с трудом вспомнил. Сказал, ты держался отстраненно, был сам по себе и все время работал. Трудоголик. Ну, это я и так знала, — смеется.

Герман поднимается со скамейки и, молча вытащив свой велосипед из-под Аришиного и Митькиного, идет к выходу. У ног, похоже, выросли корни, они с трудом отрываются от земли.

— Но я должна знать, па! Ты ведь понимаешь? Мне что, частного детектива нанимать?

Герман решил, что это шутка. Про частного детектива. Но, как оказалось, нет. Детектива нанял Митька. В конце лета голос Ариши в трубке сотового произнес:

— Я знаю, почему ты не хочешь говорить со мной про маму. Я тут у тебя в больнице, внизу, в холле, у торгового автомата.

— Дай мне сто рублей, куплю газировки. На улице жара, пить хочу.

Герман вытаскивает из кармана белого халата купюру. Ариша засовывает ее в черный торговый аппарат, который, замерев, точно самурай перед нападением, сияет электрической подсветкой в сумраке холла. Здесь сумрак, холод, а за окнами солнцепек. Там жизнь, а тут… Ариша, поджав губы, нажимает комбинацию цифр и спустя несколько секунд вынимает из корзины внизу бутылку с оранжевой газировкой.

— Будешь? — Взгляд чуть свысока — Ариша за это лето переросла Германа. Он качает головой.

Ариша усаживается в пластиковое кресло, ячейку на застывшем транспортере кресел, идущих вдоль окон. Герман садится рядом. На запыленных кедах девочки — голубые бахилы. Щеки разгорячены, уши красные, на майке под мышками — мокрые пятна.

— Ты приехала сюда на велосипеде? Мы же договорились, что ты не…

— По словам детектива, — Ариша сжимает бутылку, — ничего в твоем прошлом не говорит о женщине, которая была моей матерью. Вообще ничего. Никто ничего не слышал. Нет никаких документов, фотографий. Многие из тех, с кем он разговаривал, удивились, что я у тебя есть.

Сжимает бутылку еще сильнее. Та поддается чуть — полна до краев.

— Детектив сказал, что все детство ты провел на костылях. Что тебя воспитывала бабушка. Что у тебя была сестра. Все, с кем детектив разговаривал, говорили, что у вас с сестрой были слишком близкие отношения. Необычно близкие. Ты мне никогда не говорил о ней. Почему?

Герман пытается подобрать слова, но не находит ни одного внятного.

— Я сложила два и два. Выходит, моя мать — твоя сестра Ева?

Герман резко поворачивается к Арише.

— Это твоя версия или детектива?

— Моя. Я прямо спросила его об этом. Он сказал, что информации слишком мало. Надо собрать информацию на твою сестру, потом найти ее, а это отдельная работа. Запросил еще денег. Митьке не жалко, но мне он не очень нравится, этот детектив. Хитрый и ленивый. Так это она? Ева?

Герман молчит. Он может соврать и прекратить эти расспросы навсегда. Смех, бормотание, стрекотня посетителей и больных доносятся из всех углов холла. Шуршат пакеты, плывут запахи апельсинов, бананов, сладкой выпечки. Вечер, время посещений, час отлива, когда кажется, что все битвы на жизнь и на смерть благополучно и навсегда завершены.

— Ева не твоя мать, — говорит Герман.

— Но почему тогда ты мне о ней ничего не рассказывал? Вообще ничего? При том, что вы так были близки.

— Это сложно объяснить.

— Ты врешь.

Герман пожимает плечами.

— Я могу с ней встретиться? Поговорить?

Герман переводит взгляд на бутылку в руках у Ариши. Так и не открыла, но замучила сжиманием и встряхиванием. Пузыри внутри разволновались, посветлели, и теперь газировка напоминает стекающий по стенкам шампунь.

— Хорошо, — говорит он. — Я отведу тебя к ней.

Кладбище старое, его окружают плотной стеной разросшиеся деревья. Дорожки внутри кривы и запутанны. Меж ними пестрят пятна цветов, рябин, крестов, мокрого гранита. Пахнет хвоей, влажной землей и начавшими увядать листьями. Герман курит. Ариша, накинув капюшон белой курточки, стоит рядом, прижимает к себе букет из белых хризантем. Вечереет, на кладбище безлюдно. Девочка выглядит притихшей: она в первый раз на кладбище, в первый раз испытывает эти странные смешанные чувства, которые всякого тут настигают. Кладбище не просто старое — старинное. Несколько минут назад они прошли мимо облюбованных мхом памятников прошлого и позапрошлого веков, и Ариша читала вслух фамилии, имена рабов Божиих Екатерин, Елизавет, Алексiя, вычисляла годы их жизни.

Выпустив очередное облако дыма, Герман рассматривает кладбищенские окрестности. Они почти дошли. Вдалеке видна знакомая старая береза. Темный нарост на ней напоминает толстого медвежонка, обхватившего лапами ствол. Береза и медвежонок подросли с прошлого визита Германа. Потушив недокуренную сигарету ботинком, на который налипли глина и листья (всю ночь шел дождь), он кивает Арише.

Они отправляются в сторону березы — она, словно центральный пазл, притягивает к себе недостающие детали, и перед глазами возникает цельная знакомая картина. Вот памятник в виде футбольного мяча, вот свалка мусора с венками из выгоревших искусственных роз и лилий, тут ограда с шишечками в виде ягод. Герман рассматривал эти ягоды еще мальчиком, когда приезжал сюда с бабушкой и Евой. Потом, много позже, он и Ева бродили тут, когда навещали бабушку. Ева любила гулять по кладбищу, а Герману никогда здесь не нравилось.