Осень патриарха. Советская держава в 1945–1953 годах - Евгений Юрьевич Спицын

Курчатов, А.Ф. Иоффе, С.Л. Соболев, П.Л. Капица, Ю.Б. Харитон и другие крупные учёные, лаборатория И.С. Брука приступила к созданию более совершенной цифровой вычислительной машины М-2. На сей раз коллектив её разработчиков возглавил его новый ученик Михаил Александрович Карцев, который на базе опытного завода Института горючих ископаемых АН СССР и опытного производства ОКБ МЭИ всего за десять месяцев 1952–1953 гг. создал более совершенную ЭВМ — М-2, работавшую на базе магнитного барабана с электронной памятью.

Тогда же, в 1952–1953 гг., но уже на базе СКБ-245, руководимого М.А. Лесечко, Ю.Я. Базилевский и Б.И. Рамеев создали и первые серийные ЭВМ, запущенные в реальное производство — сначала ЭВМ «Стрела», а чуть позже ЭВМ «Урал», в которых впервые в мире вместо электронных ламп установили полупроводниковые (купроксные) диоды. Тогда же, в 1952 г., в издательстве Академии наук СССР под редакцией члена-корреспондента АН СССР Л.А. Люстерника вышел и первый вузовский учебник «Решение математических задач на автоматических цифровых машинах: программирование для быстродействующих электронных счётных машин». Наконец, в апреле 1953 г. Государственная комиссия под председательством главы нового (и пока строго секретного) Института прикладной математики АН СССР академика Мстислава Всеволодовича Келдыша приняла к эксплуатации Большую электронную счётную машину (БЭСМ-1), а её создатель академик Сергей Алексеевич Лебедев сменил академика М. А. Лаврентьева на посту директора Института точных машин и вычислительной техники АН СССР, которым руководил более двадцати лет, до конца своих дней.

Можно не сомневаться в том, что в реальности делалось ещё гораздо больше, просто многие работы, которые велись по линии военных ведомств и различных спецслужб, в том числе и в Академии артиллерийских наук под руководством двух её президентов — генерал-лейтенанта А.А. Благонравова (1946–1950), а затем сменившего его на этом посту главного маршала артиллерии Н.Н. Воронова (1950–1953), были строго засекречены. Однако даже по этим скупым и фрагментарным сведениям можно уяснить, что именно при И.В. Сталине и был запущен тот самый мощный «кибернетический проект», который охватил десятки научных учреждений, конструкторских бюро и промышленных предприятий страны. В эту систему, помимо Института точной механики и вычислительной техники АН СССР, Научно-исследовательского института электронных математических машин и лаборатории электросистем Энергетического института АН СССР, вошли также Лаборатория вычислительной техники АН УССР, Ереванский институт математических машин, Пензенский институт управляющих вычислительных машин и многие другие научные подразделения и предприятия страны.

Ветры научных дискуссий, которые тогда бушевали в естественных и общественных науках, безусловно, затронули и физику, где ещё с начала 1930-х гг. шла довольно острая борьба между представителями так называемой «копенгагенской школы» Нильса Бора и Вернера Гейзенберга, где первую скрипку играли такие известные физики-теоретики, как Лев Давидович Ландау, Игорь Евгеньевич Тамм, Матвей Петрович Бронштейн и Владимир Александрович Фок, и их научными оппонентами, где особо усердствовал в заочных дискуссиях доктор физико-математических наук Константин Вячеславович Никольский, обвинявший «русский филиал копенгагенской школы» в «буржуазном идеализме» и «махизме».

Новый импульс этой острой дискуссии был дан уже в начале 1947 г., когда была опубликована работа нового директора Института философии АН УССР профессора М.Э. Омельяновского «В.И. Ленин и физика XX века». В этой работе, поддержав с «марксистских позиций» академика В.А. Фока и профессора Д.И. Блохинцева, её автор, по сути, не только однозначно встал на сторону копенгагенской школы и заявил, что принцип «неопределённости Гейзенберга», как и принцип «дополнительности Бора», есть «обобщённое выражение фактов двойственной (корпускулярной и волновой) природы микроскопических тел», но и философски обосновал суть самого корпускулярно-волнового дуализма. Именно за это М.Э. Омельяновский вскоре был подвергнут резкой критике и в 1953 г. вынужден был опубликовать новую работу «Против субъективизма в квантовой механике», где покаялся в своих прежних заблуждениях и ошибках.

Параллельно с этим на страницах ряда академических изданий и центральных газет, в том числе в профильном журнале «Вопросы философии» и в партийной газете «Культура и жизнь», которые непосредственно курировались Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), вновь развернулась аналогичная дискуссия, в ходе которой целый ряд физических теорий, в частности специальная и общая теория относительности и копенгагенская интерпретация квантовой механики, были подвергнуты довольно резкой критике по причине их «идеалистичности». Так, летом 1947 г. во втором номер журнала «Вопросы философии» была опубликована статья «О природе физического знания», которая принадлежала перу молодого, но уже известного физика-теоретика и видного специалиста по релятивистской теории элементарных частиц Моисея Александровича Маркова.

Основная задача этой статьи, которая, по утверждению самого автора, была написана по личной просьбе президента АН СССР академика С.И. Вавилова, заключалась в том, чтобы внести полную ясность в представления о квантовой механике и снять с неё налёт некого мистицизма. В своей статье М.А. Марков полностью принял современную квантовую теорию и поддержал позиции Н. Бора в его давнем споре с А. Эйнштейном, Н. Розеном и Б.Я. Подольским. При этом, пытаясь остаться в рамках марксистской диалектики, он заявил, что, несмотря на то, что наше представление реальности сугубо субъективно, поскольку оно выражается макроскопическим языком, на самом деле оно одновременно и объективно в том смысле, что физическая реальность в квантовой механике есть всего лишь макроскопическая форма реальности микромира.

Как считают ряд историков науки (Л. Грэхэм[215]), именно за поддержку копенгагенской интерпретации квантовой механики М.А. Марков и подвергся резкой критике сразу с нескольких фронтов, от философов-догматиков до коллег-физиков. Эта жаркая полемика, в которую были вовлечены десятки учёных и партийных пропагандистов, началась статьёй университетского профессора-философа Александра Александровича Максимова «Об одном философском кентавре», опубликованной в «Литературной газете» в апреле 1948 г. Причём, как очевидно из названия самой статьи, её автор оценивал своего оппонента как довольно «странное существо, сочетавшего в себе западные идеалистические воззрения на философию естествознания с заверениями в своей лояльности по отношению к диалектическому материализму».

После выхода этой статьи редколлегия «Вопросов философии», во главе которой тогда стоял профессор Б.М. Кедров, приступила к публикации дискуссионных материалов по квантовой механике. Ряд учёных — прежде всего физики Д.И. Блохинцев, Д.С. Данин, М.В. Волькенштейн и М.Г. Веселов — открыто поддержали М.А. Маркова и прямо указали на многочисленные ляпы его оппонента. Однако другие авторы — главным образом философы Л.И. Сторчак, Я.П. Терлецкий, В.А. Михайлов и И.К. Крушев — заявили, что тов. М.А. Марков, увлёкшись «антропоморфизмом» и ролью «простого наблюдателя», встал на скользкий путь возрождении «махизма», который был давно разгромлен В.И. Лениным в его знаменитой работе «Материализм и эмпириокритицизм». В частности, профессор Л.И. Сторчак в своей статье «За материалистическое освещение основ квантовой механики» прямо написал, что в ходе состоявшейся дискуссии «было установлено, что принцип дополнительности был выдуман как идеалистическое искажение основ квантовой