Мистер Невозможный - Лоретта Чейз

Она отбросила тетрадь в сторону, подошла к двери и распахнула ее. Ее сердце тут же радостно забилось.

За дверью стоял Удаил-Том с кофейным подносом, а за его спиной возвышался мистер Карсингтон в одеянии араба из «Тысячи и одной ночи». С темным загаром, с растрепанными ветром черными волосами, он еще никогда не выглядел таким неукротимым.

— Лина говорит, что вы сердитесь, — сказал он.

— Нет, — солгала Дафна, — я работала.

— Нет, не работали. На вас нет ни одного чернильного пятнышка. — Через ее плечо он заглянул в каюту. — Ваши бумаги и тетради не разбросаны по дивану.

— Разложены, — поправила она. — Мои бумаги аккуратно разложены. Я вам говорила, что во всем должен быть порядок.

— Ваше представление о порядке сводится, на мой взгляд, к беспорядочной куче книг и бумаг. Но ведь я идиот!

— Мистер Карсингтон!

— Вам требуется кофе и сладости, чтобы стимулировать работу мозга. — Он похлопал Удаила по плечу, и юноша внес поднос в каюту и поставил его около дивана на низкий табурет. Выполнив свою работу, мальчик вышел.

Аромат свежесваренного турецкого кофе заполнил маленькую каюту. Дафна снова села на диван, Руперт задержался. Он стоял, прислонившись широким плечом к косяку.

— Да входите же, — сказала она. — Вы же понимаете, что я не могу съесть все это одна. К тому же смешно притворяться, что вы собирались сразу уйти, когда поднос накрыт на двоих.

— Вы так умны, — согласился он. — У меня действительно было тайное намерение. — Из складок своей одежды Руперт извлек свернутый в трубку лист плотной бумаги. — Надо посмотреть карту и решить, сколько нам следует сделать остановок до того, как придем в Ассиут, где мы обязаны остановиться.

Говоря это, он вошел и сел на диван, скрестив длинные ноги с такой естественной легкостью, как будто он и был арабским принцем.

— Ассиут, — повторила Дафна, на мгновение растерявшись. — Ах да! Там команда печет хлеб.

— Мы должны предоставить им весь день, — сказал он, наливая кофе в обе чашки.

Дафна не позволяла себе думать об интимности этого жеста даже при открытой ради приличия двери. Она больше не позволит себе делать глупости.

— В таком случае я не вижу причины для остановок, кроме как на ночь. И мало надежды, что кто-нибудь нам что-то сообщит. Одна из воюющих сторон уже подкупила или напугала местное население, чтобы они держали язык за зубами, и вы не можете заходить в каждую деревню и силой заставлять людей говорить.

Она взяла карту и отвернулась от него, чтобы рассмотреть ее повнимательнее.

— Да, Ассиут вполне подходит, это большой город. Там останавливаются караваны. Мы можем послать слуг на базар послушать местные сплетни. — Она рассматривала карту. — Я не сомневаюсь, при нашей скорости мы уже прошли Бени Хасан.

— Давно. Раис Рашад собирается остановиться на ночь в каком-то месте с непроизносимым названием. Там поблизости есть какие-то знаменитые развалины.

— На западном или восточном берегу? Антинополь на восточном.

— На западном.

— Значит, Эль-Ашмунен, — сказала Дафна. — Там неподалеку развалины Гермополя. Он посвящен Тоту, египетскому богу, покровителю наук, который соответствует греческому Гермесу и римскому Меркурию. Согласно Плутарху, Тот изображался в виде ибиса, и одна рука у него короче другой.

— Я читал Плутарха, — сказал Руперт. — Мы все читали.

Она оторвалась от карты и взглянула на него. Он протянул руку за куском фатираха, количество которого за последние несколько минут значительно уменьшилось.

— Значит, вы получили неплохое классическое образование, — заметила Дафна.

Продолжая жевать, Руперт свел темные брови, как будто она сказала что-то очень странное. Она отложила карту и пила кофе, удивляясь, что могло заставить его размышлять… над чем-то.

После довольно длительного молчания он заговорил.

— Признаюсь, мое обучение было достаточно хорошим, но ужасно скучным. Одни и те же авторы и предметы кажутся намного интереснее, когда о них говорите вы. Сначала я думал, что это оттого, что на вас так приятно смотреть. В его словах не было ничего особенного. Просто несколько небрежно произнесенных фраз. Он пил кофе и почти не смотрел на нее.

Дафна же не знала, куда девать глаза. Мужчинам нравилась ее фигура. Даже Верджилу. Это, вероятно, было единственное, что ему в ней нравилось.

Ее лицо, хотя и некрасивое, не отталкивало мужчин.

— О, — сказала Дафна, чувствуя, как краснеет, — комплимент!

— Просто очевидный факт. Когда я не понимаю, о чем вы говорите, я представляю себя в картинной галерее. Вы для меня в этот момент — картины, на которые я смотрю.

Никто и никогда не говорил ей ничего подобного. Это было больше, чем комплимент.

— Но дело не просто в вашей внешности, — продолжал Руперт, задумчиво глядя куда-то вдаль. — Заражают ваши воодушевление, страстность, любовь к тому, что вы изучаете. Вы можете говорить о самых скучных вещах, а я чувствую себя, как этот, как его там звали, который слушал Шехерезаду.

Тут его лицо изменилось — если бы на его месте был другой человек, то Дафна подумала бы, что он покраснел. Но его темный взгляд остановился на ней, он покачал головой и рассмеялся своим обычным беззаботным смехом. . — Видите, я как ребенок, меня легко развлечь. Почему вы думаете, этот парень, я имею в виду — бог, был несчастен?

20 апреля

Рассвет был близок.

Дахабейя лорда Ноксли, остановившаяся на ночь в Гирге, отплыла, когда солнце еще не осветило горизонт. Поднявшись вверх по реке на пару миль, «Мемнон» подошел к отмели, на которой спали полдюжины крокодилов. За долгое путешествие их увидели впервые, ибо эти существа со временем переселились дальше на юг.

Спустя несколько минут его милость наблюдал, как связали двух человек, тех, что убежали от «призрака», и бросили их в воду. От первого же всплеска и крика рептилии проснулись и пожаловали завтракать.

Большинство присутствующих привыкли к методам Золотого Дьявола и, как и он, наблюдали за происходившим с явным равнодушием. А те немногие, кто еще не привык, отвернулись.

Одним из них был Ахмед. До сих пор он считал лорда Ноксли хорошим человеком. Как и любимый хозяин Ахмеда, этот англичанин хорошо платил, никогда не повышал голос, не оскорблял тех, кто ему служил, и не допускал избиения.

Теперь Ахмед понял, почему не было необходимости кричать или оскорблять кого-то и почему все на судне усердно трудились. Ахмед понял, что совершил ужасную ошибку, нанявшись на это судно, однако он не сомневался в том, что как никогда нужен своему хозяину.

О побеге нечего было и думать.

Ассиут, 21 апреля