Нарциссы для Анны - Звева Казати Модиньяни

— Квартира мне нравится, — сказал Чезаре, — но это еще не то место, где я бы хотел устроиться окончательно.

Джузеппина смотрела на брата с восхищением, в то время как он потягивался, словно кот. Она пошла в ванную комнату, пустила горячую дымящуюся воду в большую белую эмалированную ванну, стоящую на четырех металлических ножках, и, когда Чезаре вошел, удалилась, опустив глаза: он ведь мужчина.

Предвкушая сладостное удовольствие, Чезаре погрузился в горячую воду, взял душистое желтое мыло и принялся намыливать себе руки и плечи. Потом передумал и положил его на место: хотелось расслабиться еще на несколько минут. За последние месяцы в его жизни многое изменилось: он оплакал свою первую любовь, отпраздновал помолвку Риччо и Миранды, вселился в квартиру в новом доме и тащил на себе прачечную в Крешензаго. Отказавшись от коммерции с другом, он отложил круглую сумму, которая вместе с наследством Матильды составляла теперь солидный капитал. Между тем в стране свирепствовал страшный кризис и множились забастовки, которые не решали, однако, ни экономических, ни политических проблем. Робкие максималисты и нерешительные реформисты парализовали самое крупное политическое объединение в стране — итальянскую социалистическую партию. Чезаре внимательно следил по газетам за развитием событий и выжидал чего-то, что непременно должно было произойти в его жизни. Капитан Казати обещал, что даст ему знать о себе, как только вернется с фронта. По всей видимости, он был уже в Милане, но его молчание не беспокоило Чезаре. Он позволял себе иногда расслабиться, зная, что судьба, промысел которой он уже частично исполнил, не подведет его. А тем временем наслаждался покоем и достатком, которых наконец-то достиг.

Чезаре тщательно вымылся, потом сильно растерся льняной простыней и, наконец, оглядел себя в большом зеркале, которое повесил на стене, прямо напротив ванны. Мощная грудь и мускулистые руки выдавали немалую силу, а мужественное лицо с едва заметным белым шрамом на щеке сохраняло уверенное и немного дерзкое выражение, которое смягчала открытая искренняя улыбка. Его светло-голубые глаза, которые темнели в минуты гнева, вынуждали собеседника к уважению. Он нравился себе, хотя и понимал, что не относится к тем, кого находят милым, обаятельным.

Он надел чистое белье, приготовленное Джузеппиной, выбрал тонкий шерстяной костюм из своего гардероба, уже полностью укомплектованного, неспешно причесался и явился, одетый с иголочки, на кухню, где его ждал завтрак.

Джузеппина разливала кофе и слегка даже перелила в чашечки, заглядевшись на брата, такого элегантного и представительного, так не походившего на нее и на всех тех людей, среди которых они с Чезаре выросли.

— Ну, что ты обо всем этом скажешь? — спросил брат, имея в виду их новое положение.

— Я довольна, — ответила она, садясь на краешек стула, как бедная родственница, — ты даже представить себе не можешь, до чего я довольна… После стольких несчастий, — голос ее погрустнел, — у меня остался только ты. И благодаря тебе я живу, как синьора.

— Только не думай, что я хочу, чтобы ты провела весь остаток своих дней со мной, — пошутил он.

— О, Чезаре, — испуганно вскинулась она, — а с кем же, если не с тобой?

— Ты молода, красива. Рано или поздно ты выйдешь замуж. — Он знал, что вызовет тягостные воспоминания.

Девушка закусила нижнюю губу и опустила взгляд.

— Прошу тебя, Чезаре, никогда не заговаривай об этом, — сказала она тихо, но с непреклонностью. — У меня не будет мужа. Я никогда не выйду замуж. — Секс, мужчины, стыд и страшный грех слились в ее представлении в одно целое.

— Ну хорошо, не будем об этом. — Прошло уже пять лет, пять долгих лет после того, что случилось, но она не забыла ничего. — Никто не станет тебя неволить.

— Я знаю, — с грустью улыбнулась она. — Но все же не заговаривай больше об этом.

— Делай как хочешь, — сказал Чезаре, пытаясь обратить все в шутку. — Хочешь, иди в кино, хочешь, сходи в театр. А в следующем сезоне я поведу тебя в Ла Скала послушать «Богему».

На этот раз он сам загрустил, вспомнив Матильду и мелодии Пуччини, которые составляли фон их любовной истории, но тут же взял себя в руки. Он встал из-за стола, заставил сестру сделать то же самое, схватил ее за талию и, насвистывая, закружился с ней в вальсе. — Вот что мы сделаем, — смеясь, заявил он, — пойдем на бал-маскарад и протанцуем всю ночь.

— Остановись, Чезаре, у меня голова закружится, — запротестовала она, но взволнованная и счастливая, заражаясь от него радостью жизни. Чезаре усадил ее на стул, она закрыла себе лицо руками. — Бог мой, что ты меня заставляешь делать. Ты просто с ума сошел! А телеграмма? — вдруг вспомнила она, сделавшись серьезной.

Чезаре пошел и взял из кармана пижамы свернутый вчетверо желтый листочек. «Просим вас явиться понедельник десятого восемь часов дирекцию фирмы «Казати и сын», — прочел он на узких полосках ленты, наклеенной на лицевой стороне.

— Что такое? — обеспокоенно спросила Джузеппина.

— Перспектива хорошей работы, — улыбаясь, ответил он.

В конторе фирмы «Казати и сын» его поразила тишина, нарушаемая лишь стрекотанием пишущих машинок, деловитая лаконичность диалогов, которыми на ходу обменивались служащие, и важный тон секретарши — ни молодой, ни старой, ни красивой, ни уродливой, но всем своим видом подчеркивавшей значение своей фирмы, название которой она произносила со священным трепетом. Под распятием на стене приемной висели портреты короля Виктора Эммануила и королевы Елены.

Пришел рассыльный, тип, словно из ризницы, худой, как гвоздь, и в черных нарукавниках.

— Пройдите, пожалуйста, — сказал он, — граф Ринальдо Казати ждет вас.

Просторный кабинет графа показался Чезаре просто огромным, точно военный плац; стены отделаны панелями из темного дерева, паркет местами скрипел под ногами. Письменный стол, за которым восседал хозяин, был массивный, квадратный, тоже темного дерева. Он казался сделанным прямо по мерке хозяина, солидного мужчины лет за семьдсят, с большой головой, как у античного воина, но лысой и блестящей, словно полированной. Крупный, мясистый нос был подчеркнут гордой линией седых усов, цепкие серые глаза блестели с молодым задором. На нем был безупречно сшитый костюм стального цвета и безукоризненно белая рубашка с черным галстуком.

— Итак? — Он произнес одно это слово барственным тоном синьора, но хватка чувствовалась военная — в нем виден был кадровый офицер, прослуживший немало лет в армии. Из внутреннего кармана пиджака граф Казати достал кожаный футляр, открыл его и вынул виргинскую сигару. С удовольствием понюхал ее и закурил, наслаждаясь ароматным голубым дымом, который описывал изящные завитки вокруг его головы. — Итак? — повторил он.

Чезаре накопил достаточно опыта, чтобы не надеяться на приветливость и дружелюбие начальников, и приготовился к трудному разговору. От него не укрылось это обращение к нему старика, обращение важной персоны, которая среди тысячи срочных дел нашла минутку для такой незначительной личности, как он. В ответ он подарил ему одну из своих молчаливых улыбок, которая исключала любую форму зависимости и подчинения и которая означала примерно следующее: «Либо ты принимаешь меня всерьез, либо не добьешься от меня ничего».