Домашние правила - Джоди Пиколт

– Нет.

– А как насчет удушения? Ты ведь не собираешься лгать мне об этом, а?

Он закрывает глаза и морщится, как от боли:

– Нет…

– Так зачем ты душил ее?

– Ни за чем!

– Вы подрались? Она сказала тебе какую-нибудь гадость?

Джейкоб придвигается к краю кресла и начинает раскачиваться. Он не смотрит мне в глаза, как бы я ни повышал голос. Лучше бы я записывал этот разговор на видео. Если поведение этого парня не подтверждение вины, тогда я, честно говоря, не знаю, что может им быть.

– У меня не было причин душить Джесс, – говорит Джейкоб.

Я не обращаю на него внимания.

– Ты душил ее, пока она не перестала дышать?

– Нет…

– Ты ударил ее по лицу?

– Что? Нет!

– Тогда почему у нее выбит зуб?

Джейкоб смотрит на меня и застает врасплох. Взгляд его такой прямой, открытый и в нем такая боль, что я вынужден отвернуться, как делает обычно он сам.

– Это была случайность, – тихо признается Джейкоб, и только тут я понимаю, что задержал дыхание и не смел выдохнуть.

Этим утром я научил Тора держать канцелярскую скрепку на носу.

– Хорошо, – говорю я, – давай теперь повернемся.

Мне представляется это так: если я научу его держать на носу скрепку и делать еще что-нибудь, например переворачиваться или лаять под музыку, нас возьмут в университетскую команду.

Только я снова положил ему на нос скрепку, как в кабинет врывается какая-то полоумная женщина.

– Мне нужен адвокат! – задыхаясь, выпаливает она.

Ей, наверное, лет около сорока или немного за сорок: около рта видны морщины и в темных волосах – немного проседи, но глаза у нее молодые. Они как карамель или ириски, и какого черта я смотрю на потенциального клиента и перебираю в голове добавки к мороженому?!

– Проходите сюда! – Я встаю и предлагаю ей стул. – Садитесь и расскажите, в чем ваша проблема.

– Но у меня нет на это времени. Вы должны пойти со мной прямо сейчас.

– Но я…

– Моего сына допрашивают в полицейском участке, и вы должны это остановить. Я нанимаю вас от его имени.

– Звучит устрашающе, – говорю я, и Тор роняет скрепку.

Я поднимаю ее с пола, чтобы пес не проглотил в мое отсутствие, и хватаю пальто.

Знаю, с моей стороны это чистая корысть, но я надеюсь, что она приведет меня к припаркованному у пиццерии «БМВ». Вместо этого женщина сворачивает вправо к видавшей виды «вольво», которая отмотала, наверное, не меньше трехсот тысяч миль. Может, стоило попросить аванс наличными? Я забираюсь на пассажирское сиденье и протягиваю своей нанимательнице руку:

– Я Оливер Бонд.

Женщина не пожимает ее. А вставляет ключ в замок зажигания и отъезжает от тротуара с такой безудержной лихостью, что у меня отпадает челюсть.

– Эмма Хант, – говорит она.

Сворачивает за угол, и задние колеса взвизгивают.

– Вы… гм… не могли бы рассказать мне немного о том, что происходит… – Я ахаю, а она пролетает перекресток на красный свет.

– Вы смотрите новости, мистер Бонд?

– Оливер, прошу вас. – Я подтягиваю ремень безопасности. До полицейского участка всего миля или две, но я хочу быть живым, когда мы туда приедем.

– Вы следили за историей про студентку Вермонтского университета, которая пропала?

– Тело которой сегодня нашли?

Машина, скрипя шинами, останавливается у полицейского участка.

– Думаю, мой сын в ответе за это, – говорит она.

Алана Дершовица, знаменитого адвоката-еврея, однажды спросили, взялся бы он защищать Адольфа Гитлера?

– А как же, – ответил Дершовиц, – и выиграл бы.

Когда я заснул на лекции по гражданскому судопроизводству, профессор, который говорил монотонно и делал юриспруденцию немного менее увлекательной, чем наблюдение за тем, как сохнет краска, вылил мне на голову бутылку воды.

– Мистер Бонд, вы нанесли мне удар как студент, на которого не следовало тратить допуски к занятиям, – заявил он.

Я сел, отплевываясь и обтекая.

– Тогда, при всем к вам уважении, сэр, вас следовало бы ударить еще сильнее, – сказал я и удостоился стоячей овации от своих однокурсников.

Люблю рассказывать такие истории пресловутому суду присяжных в качестве примера того, что никогда в жизни не уклонялся от вызова и не собираюсь начинать.

– Пойдемте. – Эмма Хант выключает мотор.

Я кладу ладонь на ее руку:

– Скажите мне для начала, как зовут вашего сына?

– Джейкоб.

– Сколько ему лет?

– Восемнадцать. И у него синдром Аспергера.

Этот термин я слышал, но не собираюсь изображать из себя эксперта.

– Значит, он аутист?

– Формально да, но не такой, как Человек дождя. Он много чего может сам. – Мисс Хант с тоской глядит на полицейский участок. – Мы не могли бы обсудить это позже?

– Нет, если вы хотите, чтобы я представлял интересы Джейкоба. Как он здесь оказался?

– Я привезла его. – Она делает долгий судорожный вдох. – Сегодня я смотрела в новостях репортаж с места преступления и увидела лоскутное одеяло Джейкоба.

– А не может такое же быть у другого человека? Ну, заскочил человек за покупками в «Kohl’s» в прошлом сезоне?

– Нет. Оно самодельное. И лежало в его шкафу… по крайней мере, я так думала. А потом я услышала, как репортерша сказала, что парень Джесс арестован за убийство.

– Джейкоб был ее парнем?

– Нет. Того зовут Марк. Я его не знаю, но мне невыносима мысль, что он отправится в тюрьму без вины. Я позвонила детективу, который занимается расследованием, и тот попросил меня привезти сюда Джейкоба, сказал, что поговорит с ним и обо всем позаботится. – Эмма Хант утыкается лицом в ладони. – Откуда я могла знать, что он заманит Джейкоба в ловушку? Или не позволит мне присутствовать при их разговоре?

– Если Джейкобу восемнадцать, то он прав, – замечаю я. – Ваш сын согласился поговорить с ним?

– Он буквально побежал в участок, как только ему сказали, что он сможет принять участие в анализе места преступления.

– Почему?

– Для него это то же самое, как для вас участвовать в процессе по делу об убийстве какой-нибудь знаменитости после долгих лет работы по тяжбам в сфере недвижимости.

Ну, это мне понятно.

– Полицейские сказали вам, что Джейкоб взят под арест?