Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Однако в результате кому-то все же показалось, что осмотр затянулся, и он заглянул в комнату. Повивальная бабка и старуха судьи лежали на полу, а на лбу у них красовались шишки и синяки. Должно быть, Анна измолотила женщин большим канделябром – он был заляпан кровью и волосами. Окно было открыто. Анна Моргин сбежала.

– Она просила приюта у отшельника в лесу, который появился несколько дней назад и которого заметили в городе, – вставил Киприан.

– Ты почти украл у меня конец истории, – заметил старик и ухмыльнулся.

Идти по следу Анны оказалось легко. Отшельник, к которому она убежала, исходил из ложной веры в то, что его право на предоставление убежища – не пустой звук. После короткого обмена мнениями отшельник уже лежал на земле, а его душа была на дороге в лучший мир.

Андрей наклонился вперед; Киприан махнул рукой, и Андрей закрыл рот.

– Они вернули Анну в Эгер и бросили в комнатушку – в тюрьму. Когда на следующий день ее доставили в зал судебного заседания, чтобы она подписала признание, она внезапно сорвала нож с пояса одного из судебных приставов и вонзила его себе в шею!

Это произошло настолько неожиданно, что всех охватила паника. Наконец палач пришел в себя и вогнал бездыханной Анне иглы под ногти рук и ног, но она даже не вздрогнула. Врач, которого потом вызвали, установил ее смерть. Члены городского совета решили поступить с трупом так, как собирались поступить с живой ведьмой. Палач и его подручные без лишних церемоний выбросили труп из окна на втором этаже ратуши, привязали ее тело к ослиной упряжке и потащили на место казни.

– Они положили ее на костер, среди больших поленьев, которые дают больше всего жара, и подожгли поленницу…

– И? – спросил Киприан, когда старик замолчал.

Андрей не сводил глаз с наполовину спрятанного под путаницей волос и бороды лица старика. Действительно ли оно побледнело? Теперь его широко раскрытые глаза смотрели в то место, не быть в котором Андрей почитал за счастье – на место казни за стенами Эгера, где горел костер Анны Моргин. Губы старика шевелились.

– У нее вспыхнули волосы… – продолжил он. – Из-за всей суматохи никто не подумал срезать их. Вспыхнули… ярким пламенем…

И внезапно Анна встала на дыбы. Закричала от боли. Закрутилась в огне. Зеваки шарахнулись прочь. Те, у кого не было никаких других дел в городе, пришли, чтобы посмотреть на сожжение мертвого тела, которым многие из них наслаждались, когда оно было полно жизни; теперь они видели, как мертвец кричал, и визжал, и катался в огне…

– Она упала с поленницы, – прошептал старик. – Она упала на землю и осталась лежать там… дымя… прямая как палка…

Через некоторое время палач приблизился к обожженному телу, неся перед собой распятие и шепча псалмы. Он ткнул Анну палкой, а затем ногой. Наконец он опустил распятие, перестал вжимать голову в плечи и приказал подручным связать труп по рукам и ногам и затащить его обратно наверх. Они разложили на теле древесину в несколько слоев и снова разожгли огонь, затем выстроились перед костром и стали прижимать древесину и труп под ним пожарными крюками.

– О Господи! – услышал Андрей собственный голос. – Каким подлым может быть…

Старик не обратил на него внимания. Его рука делала странные движения в воздухе, как будто он очищал запотевшее оконное стекло, через которое смотрел в прошлое.

– Езус Мария! – прошептал он. – Езус Мария! – И с каждым «Езус Мария» его голос становился громче. – Езус Мария! Езус Мария! ЕЗУС МАРИЯ! – кричал он, и его взгляд замер, не в силах оторваться от места ужаса, которым стало место казни Анны Моргин. – «ЕЗУС МАРИЯ!» – кричала она, лежа под объятой пламенем древесиной. Ее было прекрасно слышно. Она билась, и извивалась, и вставала на дыбы. Подручные палача отбросили крючья и убежали. Поленья разлетелись во все стороны. Она вышла из пламени, как ангел Господен, объятая огнем, подняв руки в еще тлеющих остатках оков, второй раз упала с костра и осталась лежать на земле – горящая, дымящаяся… извивающаяся… ЕЗУС МАРИЯ! КАК БОЛЬНО! Огонь… это – это наихудшая смерть, которую только можно желать человеку… огонь… как больно… СЖАЛЬТЕСЬ! УБЕЙТЕ МЕНЯ! ЕЗУС МАРИЯ, КАК БОЛЬНО!!

Андрей поймал себя на том, что сделал несколько неуверенных шагов назад. Старик зажал лапой рот, глаза его налились кровью. Внезапно он моргнул. По телу прокатилась дрожь. Рука опустилась. На лицо его прокралась робкая, как тень, улыбка и постепенно набрала силу.

– Глупая гусыня, – произнес он. – Слишком глупая даже для того, чтобы умереть как полагается.

Андрей перехватил взгляд Киприана. Ему не было нужды кивать другу; они с Киприаном знали, что несколько мгновений назад заглянули в настоящую душу старика, спрятавшуюся под слоями злобы, цинизма и скопившихся за год выделений.

– Те зеваки, кто еще оставался, внезапно обнаружили в себе добродетель сострадания, – продолжал старик, будто ничего не произошло. – Они потушили то, что еще оставалось от Анны. Она шептала, что ей нужно отрубить голову: «Отрубите мне голову, а затем сожгите, я больше не выдержу, отрубите мне голову»… – Старик содрогнулся, но не позволил ужасу снова взять над ним верх. – Палач не мог этого сделать – у него был один приказ: сжечь ее. И вот они додумались вызвать священника из города – как считаешь, почему старый дурак не появился на месте казни, а, дурень?

Андрей махнул рукой. Старик злобно рассмеялся.

– Да, именно. Но теперь он пришел, переваливаясь, и что, вы думаете, засранец хотел узнать? Почему Анна вонзила нож в себя. И она ответила ему, и сказала, что во втором сне к ней пришел дьявол собственной персоной и дал ей нож. Дьявол… ха! Говорю вам: это был единственный разумный поступок, который эта морда когда-нибудь совершала, и даже он не удался.

– Что произошло потом?

Зеваки потушили горящее тело Анны водой и одеялами, а ее боль, кажется, достигла стадии, на которой нервы потеряли чувствительность. Она исповедалась по всей форме и попросила облатку и о милости – чтобы ей даровали смерть. Но у священника не оказалось с собой облатки, и он пообещал Анне дать ее на следующий день, в воскресенье, а члены совета (некоторые из них снова возвратились к месту казни, после того как сначала вместе с подручными палача дали деру) решили созвать новое общее совещание. К тому же пришло время вечерни, и в течение всех этих часов Анна Моргин, чья кожа обуглилась до черноты и которую не признала бы даже ее собственная мать, лежала рядом с медленно догорающим костром и молила о смерти. Время от времени, – слушая эту часть истории, Андрей почувствовал, что ноги у него стали ватными, – она начинала сетовать на боли в ноге, и выяснилось, что палач забыл вытащить одну из игл, которые он загонял ей под ногти. Он достал иглу, и Анна поблагодарила его.

– Городской совет прозаседал до утра понедельника, пытаясь выяснить, что делать с ней дальше, – рассказывал старик. – Наконец они договорились сначала зарубить ее мечом, а уже потом сжечь. Анна своими силами добралась до места казни, и каждый житель города, который мог ходить, последовал за ней. Она преклонила колени, предала себя палачу и… – старик откашлялся, – и затем они сожгли ее дотла, а пепел развеяли по ветру.