Мы с королевой - Сью Таунсенд

И она снова закрыла глаза.

— Она сама не знает, что говорит, — заявила Маргарита. — Она же обожала папу.

А королева-мать вновь превратилась в Элизабет Боуз-Лайон, известную красавицу семнадцати лет; в замке Гламз она кружилась по бальной зале в объятиях своего первого возлюбленного, имени которого никак не могла припомнить. Думать становилось трудно. Вокруг темнело. Откуда-то до нее долетали голоса, но все тише, все глуше. Потом наступила тьма, только вдалеке забрезжил крохотный лучик яркого света. И вот она уже полетела к этому свету, и он принял ее в себя, и она стала лишь воспоминанием.

Настала очередь Чарльза выбирать радиостанцию, и теперь вся камера слушала передачу Радио-четыре[49]. Ведущий, Брайан Редхед, беседовал с бывшим управляющим Английским банком, который накануне ушел в отставку. На его место пока никого не нашли.

— Итак, сэр, — продолжал допытываться мистер Редхед, — вы утверждаете, что даже вы, занимая столь высокий пост — управляющего Английским банком, — знать не знали об условиях японского займа? Мне в это поверить трудно.

— Мне тоже, — с горечью произнес бывший управляющий. — А отчего я, по-вашему, подал в отставку?

— И как же будет выплачен сей заем? — спросил мистер Редхед.

— А никак, — сказал управляющий. — Хранилища-то пусты. Изыскивая средства на свои безумные затеи, мистер Баркер дочиста ограбил Английский банк.

Дверь камеры отворилась, и мистер Пайк протянул заключенным письма.

— Жирнюге Освальду — от матери. Мозесу — одно от жены, другое от подружки. Тебе, как всегда, ничего, — обратился он к Ли. И повернулся к Чарльзу: — Одно Теку, судя по надписи на конверте, от какого-то блаженного.

Чарльз вскрыл конверт, в нем лежали два письма.

Дарагой папа!

Уминя все харашо а утибя харашо

Мне скозали нигде ты не аддыхаишь я видил Дарруна Крисмоса дак он мне скозал ты в кутуске

Гаррис в агароди все-все павыдерал

Любющий тибя Гарри. 7 лет.

Дорогой папа!

Мама нам наврала, будто ты аддыхаешь в Шотландии. Видак наш сперли и падсвешники тоже каторые от того короля Георга каторый правил давным-давно. Мистер Крисмас знает парня каторый их спер. Он сказал он того парня вздует и забирет наши падсвешники взад.

В нашей школе скора будет новая крыша. Джек Баркер прислал миссыс Стриклан письмо и она вчера нас собрала и сказала.

Тетя Анна заимела лошадь зовут Гилберт. Она живет в канюшни в саду взади дома. Она розовая. Канюшня а не лошадь. Пришли нам пажалуста из тюрьмы денег у нас совсем нету.

Любящий тебя Уильям

P.S. Ответь пажалуста скорее.

Чарльз с ужасом прочел оба письма. И дело было не только в чудовищном незнании сыновьями родного языка, не только в орфографических ошибках, полном пренебрежении к Правилам пунктуации или отвратительном почерке. Более всего удручило Чарльза содержание писем. Как только он выйдет из тюрьмы, первым делом прикончит Гарриса. И почему Диана даже не упомянула о краже?

Только он сложил письма, как дверь отворилась, и мистер Пайк объявил:

— Тек, у тебя бабушка умерла. Директор передает соболезнования и разрешает выпустить тебя на похороны.

Дверь закрылась; Чарльз пытался справиться с нахлынувшими на него чувствами. Его сокамерники: Ли, Карлтон и Жирнюга Освальд, молча глядели на него. Несколько минут спустя Ли произнес:

— Меня бы выпустили — я бы драпанул.

Чарльз неотрывно смотрел в тюремное окно на макушку явора, душа его рвалась на волю.

Тем же утром, вернувшись с занятий литературного кружка, Жирнюга Освальд вручил Чарльзу клочок бумаги:

— Это тебе, чтоб не унывал.

Поднявшись с нар, Чарльз взял из пухлой руки Освальда бумажку и прочел:

На воле

На воле пепси, леденцы,

И можно в магазин зайти,

Купить конфет, батончик «Марс»,

Кроссовки фирмы «Адидас».

Тут до Чарльза дошло, что он читает стихи.

Цветы на воле, птичий гам

Вот бы тюрьму покинуть нам.

На воле девочку найтить

И с ней куда-нибудь сходить.

На волю рвутся все друзья:

Чарли, Карлтон, Ли и я.

— Слушай, Освальд, а ведь чертовски здорово, — сказал Чарльз; он полностью разделял выраженные в этом творении чувства, хотя его банальность в формальном плане вызывала у Чарльза неприятие.

Сияя от гордости, Жирнюга Освальд вскарабкался на верхние нары.

— Прочитай вслух, Чарли, — попросил Ли, до сей поры не подозревавший, что сидит в одной камере с собратом-поэтом.

Когда Чарльз огласил стихотворение, Карлтон заметил:

— Слышь-ка, а стих-то вредный.

Ли по-прежнему отмалчивался. Его снедала творческая зависть. Его собственная «Киска-Пушиска», полагал он, была не в пример лучше.

Чарльз лег на нары, в мозгу стучали последние две строки стихотворения:

На волю рвутся все друзья:

Чарли, Карлтон, Ли и я.

Филомина и Вайолет умели положить и обрядить покойника. Этому они научились давно, в тяжелые времена. Они никак не ожидали, что умение это пригодится в 1992 году, однако спрос на их услуги возник снова. В переулке Ад мало кто мог позволить себе обратиться к гробовщику — всю жизнь будешь по уши в долгах, если только причиной смерти не была производственная авария (тогда предприниматель идет на все, лишь бы умилостивить семью покойного). Страховки считались сказочной, неслыханной роскошью — все равно что поехать отдыхать за границу или в воскресенье взять да и подать ростбиф.

Понимая, как важно в таких случаях для родственников все время чем-то заниматься, женщины то и дело отправляли королеву с разными мелкими поручениями. Королева послушно шла. Ей стало тягостно находиться в опустевшем бунгало без своей жизнерадостной матери.

Закончив труды, обе женщины подошли к изножью кровати посмотреть на королеву-мать. У нее на губах застыла легкая улыбка, словно ей снился приятный сон. Они обрядили покойную в ее любимое ярко-голубое вечернее платье, в ушах и на шее засверкали синим блеском сапфиры.

— Упокоенная она, правда же? — не без гордости спросила Филомина.

Вайолет смахнула слезы.

— Никогда не могла взять в толк, кому и зачем нужна королевская семья; но вот она была и вправду баба славная; балованная, а все ж таки славная.