Триумф христианства - Барт Д. Эрман

Рассказы о загробной жизни начинают появляться в христианской литературе со II века; часто они оформляются в виде путешествия героя по обителям блаженных и проклятых душ. В этом путешествии святой видит и описывает и экстаз спасенных, и (особенно подробно, с едва прикрытым злорадным удовольствием вуайериста) мучения погибших. Историк Рима Рамси Макмаллен называет эти сочинения «единственными известными нам из античности образчиками садистической литературы»[153].

Древнейший дошедший до нас текст такого рода – так называемый «Апокалипсис Петра». В нем сам Иисус дает своему ученику Петру взглянуть на то, какова будет жизнь у тех, кто отвергает путь праведности, кто не хочет креститься в христианскую веру, а вместо этого идет путем греха. В обителях проклятых Петр видит, как богохульники висят над адским пламенем на собственных языках. Так же подвешены и прелюбодеи, – но за гениталии. Женщины, вытравлявшие плод во чреве, навечно погружены по шею в нечистоты. Тем, кто хулил Христа и сомневался в его праведности, выжигают глаза раскаленными прутьями. Тех, кто поклонялся идолам, демоны снова и снова сбрасывают в глубокие пропасти. Рабы, не повиновавшиеся господам, жарятся на огне и грызут собственные языки.

Видит Петр и альтернативу: блаженный мир небес, где цветут цветы, раскинулись фантастические сады, полные прекрасных деревьев со сладчайшими плодами, где воздух напоен благовониями – здесь, в окружении святых, праведники вкушают вечное блаженство.

Итак, что вы выберете?

Есть немало свидетельств того, что в первую очередь потенциальных новообращенных убеждали красочные картины адских мучений, а не блаженства на небесах. Именно видения ада зачаровывали множество христианских авторов – и иные из них откровенно радовались тому, что их враги-язычники будут жариться на вечном огне. Вот как выражает это злорадство апологет начала III века Тертуллиан:

А о колесничих, поэтах, актерах и тому подобных людях и говорить нечего – всех их «пожрет адский огонь».

Язычники – даже не желавшие каяться – признавали риторическую силу таких описаний. Так, критик II века Цельс писал, что христиане преуспевают в прозелитизме, поскольку «изобретают множество приемов запугивания. Прежде всего, сварганили они безумное и кощунственное учение о вечных наказаниях и таких же наградах, превзойдя все… что могли бы вообразить философы»[155]. Красочно рассказывали христиане и о гневе своего бога. Как писал Августин: «Крайне редко случается, если случается вообще, чтобы человек, пришедший к нам с желанием стать христианином, не был так или иначе поражен страхом Божиим»[156].

Немного раньше я писал о том, что большинство язычников, по-видимому, вовсе не задумывались о какой бы то ни было загробной жизни. Христианские учения о небесах и аде для этой аудитории должны были казаться совершенно новыми. Но именно пропаганда чего-то нового подчас особенно эффективна. Она ставит новую проблему, а затем ее разрешает, создает новую потребность – и сама же ее удовлетворяет. Артур Дарби Нок замечал в своем классическом труде об обращении: «Дело пророческой религии – создать у людей более глубокие потребности, а затем их удовлетворить»[157]. Или, как писал позднее Рамси Макмаллен: «Христианство говорило о чем-то новом и пугающем – о Боге, готовом целую вечность жечь их в огне просто за их образ жизни… Пламя ада сделало для освещения христианства не меньше, чем свет Благодати». И действительно: «Мы видим, как эти ужасы используются в качестве главного, если не единственного аргумента для обращения»[158].

Ужасы ада могли быть аргументом, однако именно чудеса делали этот аргумент убедительным. Бог показал и продолжает показывать, что действительно способен противостоять боли, страданию, несчастьям. А всякий, кто встанет на сторону его врагов, впоследствии за это поплатится. Или – как, говорят, заявили несколько христианских мучеников толпе язычников, выволокших их на арену для мучений и казни: «Вы осуждаете нас, а Бог осуждает вас»[159]. Страдания мучеников длились минутами, самое большее – часами; но страдания их мучителей будут длиться целую вечность.

Об этом говорил один из первых известных нам христианских мучеников, Поликарп, епископ города Смирны, во II веке. На угрозу мучениями и смертью этот верный христианин отвечал, что иной выбор будет для него куда страшнее: «Проконсул сказал ему: “Если диких зверей ты презираешь – что ж, я сожгу тебя на костре, если не раскаешься”. Поликарп отвечал: “Ты угрожаешь мне огнем, который горит лишь час, а после угасает; но не ведаешь ты об огне грядущего суда и вечных мук, о том огне, что уготован безбожникам”»[160].

Быть может, такая готовность идти на боль и на смерть, какую проявляли мученики, также способствовала убедительности христианства? По крайней мере, именно так считали некоторые раннехристианские писатели.