Аня с острова Принца Эдуарда - Люси Мод Монтгомери

— Что ты хочешь этим сказать? — удивилась Аня.

— Пойдем со мной, милочка, и я тебе расскажу.

Прогулка по парку подарила им все тайны и волшебство мартовского вечера. Был он очень тихим и ласковым, окутанным глубокой, белой, задумчивой тишиной — тишиной, но все же пронизанной множеством легких серебристых звуков, которые можно услышать, если вслушаться так же внимательно душой, как и ухом. Девушки брели по длинной сосновой аллее, которая, казалось, вела прямо в середину темно-красного, разливающегося все шире и шире зимнего заката.

— Я пошла бы домой и написала в эту счастливую минуту стихи, если б только умела их писать, — сказала Фил, остановившись ненадолго на поляне, где розовый свет ложился пятнами на зеленые верхушки стоящих вокруг сосен. — Здесь все так чудесно — и это великое белое безмолвие, и эти темные деревья, которые словно думают свою вечную думу.

— «Леса были первыми храмами Божьими», — вполголоса процитировала Аня. — Человек не может не испытывать благоговения и восторга в таком месте, как это. Я всегда чувствую себя ближе к Нему, когда брожу среди сосен.

— Аня, я самая счастливая девушка на свете, — неожиданно призналась Фил.

— Значит, мистер Блейк наконец сделал тебе предложение? — спокойно отозвалась Аня.

— Да. И я трижды чихнула, пока он говорил. Ужасно, правда? Но я ответила «да» чуть ли не раньше, чем он договорил, — я так боялась, что он передумает и замолчит. Я безумно счастлива. Я не могла по-настоящему поверить прежде в то, что Джонас когда-нибудь полюбит меня, такую легкомысленную.

— Ты совсем не легкомысленная. Фил, — серьезно возразила Аня. — Под твоей легкомысленной внешностью скрывается драгоценная, верная и женственная душа. Почему ты прячешь ее?

— Ничего не могу с этим поделать, королева Анна. Ты права: душа у меня не легкомысленная. Но на ней что-то вроде легкомысленной оболочки, и снять ее я не могу — для этого меня пришлось бы, если употребить выражение миссис Пойзер[59], «высидеть заново и высидеть по-другому». Но Джонас знает меня настоящую и любит, несмотря на все мое легкомыслие. А я люблю Джонаса. Я еще никогда в жизни не была так удивлена, как тогда, когда обнаружила, что люблю его. Никогда бы не подумала, что можно влюбиться в некрасивого мужчину. Вообрази только — я дошла до того, что имею одного единственного кавалера! И вдобавок по имени Джонас! Но я намерена называть его Джо. Это такое симпатичное, энергичное, короткое имя. Я не смогла бы образовать уменьшительное от Алонзо.

— А кстати, как же Алек и Алонзо?

— О, я сказала им на Рождество, что никогда не смогу выйти замуж ни за одного из них. Теперь даже смешно вспоминать, что когда-то я думала, будто смогу. Они были так расстроены, что я чуть не плакала — прямо стонала — над ними обоими. Но я знала, что есть только один человек на свете, за которого я могу выйти замуж. В данном случае я приняла решение сразу, и это оказалось очень легко. Это просто восхитительно — чувствовать такую уверенность и знать, что она твоя собственная, а не чья-то чужая.

— Ты полагаешь, что сможешь сохранить эту способность?

— Способность принимать решения, хочешь ты сказать? Не знаю, но Джо предложил мне применять замечательное правило. Он говорит, что если я в растерянности, то следует поступать так, как я, вспоминая об этом в восемьдесят лет, буду хотеть, чтобы я поступила. Во всяком случае, Джо может принимать решения довольно быстро, а иметь слишком много решимости в одной семье — это, пожалуй, было бы неудобно.

— А что скажут твои родители?

— Отец ничего не скажет. По его мнению, все, что я делаю, правильно. Но уж мама поговорит! Язык у нее такой же берновский, как и нос! Но все кончится хорошо.

— Когда ты выйдешь замуж за мистера Блейка, Фил, тебе придется отказаться от многого, к чему ты привыкла.

— Но зато у меня будет он. И я не буду страдать из-за нехватки всего прочего. Мы поженимся через год, в следующем июне. Этой весной Джо заканчивает богословскую академию. А потом он собирается встать во главе маленькой миссионерской церкви в одном из беднейших кварталов — на Патерсон-стрит. Только вообрази, я — в трущобах! Но с ним я готова пойти и в трущобы, и в снега Гренландии.

— И это девушка, которая утверждала, что никогда не выйдет замуж за бедного человека, — прокомментировала Аня, обращаясь к молоденькой сосенке.

— О, не кори меня за безумства моей юности! И в бедности я буду такой же веселой, какой была бы, если бы осталась богатой. Вот увидишь! Я собираюсь научиться готовить и шить. Я уже научилась торговаться на рынке, с тех пор как поселилась в Домике Патти; и однажды я целое лето преподавала в воскресной школе. Тетя Джеймсина говорит, что я испорчу Джо всю карьеру, если выйду за него замуж. Но это неправда! Я знаю, у меня мало здравого смысла и рассудительности, но я обладаю тем, что гораздо лучше, — умением делать людей такими, как я. В Болинброке есть один прихожанин, который шепелявит, но всегда выступает на молитвенных собраниях и говорит: «Ешли вы не можете шиять как жвежда, шияйте как швеча». Я буду маленькой свечой моего Джо.

— Фил, ты неисправима! Я люблю тебя так глубоко, что не могу сочинить хорошую, веселую и краткую поздравительную речь. Но я всей душой радуюсь твоему счастью.

— Я знаю. Твои большие серые глаза так и лучатся истинной дружбой. Когда-нибудь я буду так же смотреть не тебя. Ты ведь собираешься замуж за Роя, да?

— Моя дорогая Филиппа, тебе доводилось слышать о знаменитой Бетти Бакстер, которая «отказывала мужчине прежде, чем он делал ей предложение»? Я не намерена идти по стопам этой прославленной леди, отказывая или принимая предложение до того, как мне его сделают.

— Весь Редмонд знает, что Рой по тебе с ума сходит, — простодушно ответила Фил. — И ты любишь его, Аня, разве нет?

— Я… я полагаю, что да, — сказала Аня неохотно. Она чувствовала, что должна была бы покраснеть, делая такое признание, но она не покраснела. С другой стороны, стоило кому-нибудь упомянуть в ее присутствии о Гилберте Блайте и Кристине Стюарт, как кровь горячо приливала к щекам. А ведь Гилберт и Кристина ничего не значили для нее — абсолютно ничего! Но Аня отказалась от попытки проанализировать, почему и когда она краснеет. Что же до Роя, то, конечно, она влюблена в него — безумно. Как могла бы она не полюбить его? Разве не был он ее идеалом? Кто мог бы устоять перед этими сияющими темными глазами, этим просительным голосом? Разве не завидовала ей отчаянно половина всех редмондских девушек? А этот прелестный сонет, который он прислал ей ко дню рождения вместе с коробкой фиалок! Аня помнила его наизусть. Это было очень хорошее в своем роде произведение. Не на уровне Китса или Шекспира[60], разумеется, — даже Аня не была настолько ослеплена любовью, чтобы утверждать обратное. Но это были вполне приемлемые стихи, не хуже тех, что печатают в журналах. И обращены они были к ней — не к Лауре или Беатриче, или Деве Афин[61], а к ней — Анне Ширли. А когда тебе говорят в рифмованных строках, что твои глаза — утренние звезды, а щеки сияют ярче зари, а губы краснее, чем розы Рая, — это волнующе романтично. Гилберту никогда и в голову не пришло бы сочинить сонет ее бровям. Но зато Гилберт умел понимать шутки. Однажды она рассказала Рою забавную историю, но он даже не понял, в чем была соль. Она вспомнила, как весело и дружески смеялись над той же историей она и Гилберт, и с беспокойством задумалась, не может ли жизнь с мужчиной, у которого нет чувства юмора, оказаться несколько скучной с течением лет. Но кому придет в голову ожидать от меланхолического, непостижимого героя, чтобы он видел юмористическую сторону жизни? Это было бы совершенно неразумно.