Кадры решают все - Мария Воронова

– Значит, плохо проверяла! – Лариса вдруг стала очень похожа на свою маму. – Господи, Настя, что ты мне устраиваешь допрос в гестапо! Откуда в тебе столько ненависти вообще! Между прочим, у меня сегодня был очень трудный день, я устала как собака, а ты даже не поинтересовалась, что у меня случилось, сразу претензии выкатываешь!

– Лариса, но ты меня сильно подвела…

– Ой, скажите пожалуйста! А я твоя прислуга? И так уже при тебе горничной и кухаркой, так еще и нянькой прикажешь сделаться?

Настя растерялась, потому что никогда не смотрела на их отношения под таким углом.

– У меня есть еще дела, кроме как тебя обслуживать, – Лариса повысила голос, – работа, между прочим, которой я дорожу и от которой отрываю время, чтобы вам готовить и подтирать за вами. Ты же палец о палец не ударишь, только требуешь: дай тебе то, сделай это! Ведешь себя как законченная эгоистка!

– Слушай, но я…

– Я! Я! Вот именно, всегда Я, не видишь, что кроме тебя есть еще и другие люди. Я не смогла подменить тебя по объективным причинам и извинилась, хотя ни в чем, по сути, не виновата, но тебе все мало, дура самовлюбленная!

Настя вздохнула и напомнила себе, что это просто ссора, которые неизбежно случаются между близкими и родными людьми. Лариса и обижается-то потому, что совесть не дает ей покоя, и лучше всего скорее помириться, чтобы не причинять друг другу лишней боли.

В конце концов, не из-за Ларисы она лишилась хорошей работы, а просто Татьяна Борисовна старая хрычовка и ненавидит детей, хотя и возглавляет детскую редакцию.

Настя быстро извинилась и в знак примирения села чистить картошку. Размолвка позади, они справятся, переживут это трудное время, и нормальная работа обязательно найдется. Только эгоисткой она от этого быть не перестанет… Настя поморщилась от тягостного и холодного чувства досады на себя. Лариса права, у нее вечно Я на первом месте, о других она вообще не думает. Не захотела просить Рымарева – и не позвонила, захотела на телевидение – потребовала у подруги прогулять полдня, не интересуясь, чего это ей будет стоить, а когда та не смогла, потащила с собой сына, наплевав на его режим. И не только сегодня, всегда она себя вела как эгоистка. Захотела быть артисткой – стала, хоть видела, что родители не очень этому рады, захотела Игоря – тоже не отказала себе в этом, захотела родить – пожалуйста, вот вам Данилка. Ради себя она горы свернет, а ради других не шелохнется.

Ясно одно – нельзя больше сидеть на месте и смотреть, как гибнет Игорь. С Рымаревым не вышло, значит, надо идти в суд и умолять судью. Оля Гарина сказала, что это молодая женщина, она должна понять. И не важно, что Настя сама не понимает, что именно она должна понять. Должна, и точка. Противно, не хочется, но надо. А что неловко перед женой Игоря, так можно надеть солнечные очки и повязать косынку, никто ее и не узнает.

Настя взглянула на подругу, снимающую целлофан с подсохших морщинистых сосисок. Лицо еще строгое, губы поджаты, совсем как у тети Нины. Обижается еще, ну да имеет право, нельзя было так разговаривать, в таком приказном тоне. Ладно, все забудется, простится, но все-таки завтра она попросит посидеть с Данилкой не Ларису, а соседку.

* * *

Вера знала, что радость от свидания с Мишей обернется горькими сожалениями, ей станет муторно и тоскливо, как начинающему алкоголику, которого вечером несет безудержный вихрь пьяного веселья, а утром он с мучительным стыдом и больной головой вспоминает, какие ужасы творил. Или как ребенку, в запальчивости высказавшему родителям все, что он о них в данный момент думает, и, только оставшись в одиночестве, начинающему понимать, чем придется расплатиться за этот краткий миг триумфа.

Она поступила как верная и преданная жена и вообще честно поступила, и Мишку немного обнадежила, но зато собственными руками поставила на собственном будущем большой и жирный крест.

Придя вечером домой, Вера себе об этом ежесекундно напоминала, чтобы немножко сбить чувство эйфории, ибо сейчас она нравилась себе как никогда раньше. Здорово ведь сказала: «Свое получишь, а чужого нам не надо». Прямо афоризм!

И история, между прочим, знает немало примеров карьер, погубленных единственным афоризмом.

Тем не менее губы сами собой расплывались в улыбке, и легла Вера в отличном настроении, готовясь завтра проснуться сломленной, разочарованной и разбитой.

Но ничего подобного. Она открыла глаза в радостный день за секунду до звонка будильника, даже помахала в кровати ногами, изображая утреннюю зарядку, что случалось с ней весьма редко, и заварила себе кофейку, радуясь, что сын на даче и не надо готовить завтрак и отвечать, скоро ли вернется папа.

Она вымыла голову и с помощью фена и щипцов соорудила вполне приличную прическу, к которой накрасилась чуть ярче обычного. Почему-то сегодня ей хотелось, чтобы Миша видел, какая у него жена… ладно, ладно, на красоту она никогда не претендовала, но интересная. И обаятельная, что, как известно, гораздо важнее красоты.

Нет, не будущее свое она вчера собственными руками спустила в унитаз, а всего лишь один из бесчисленных вариантов этого будущего. А дальше как пойдет, так и пойдет, жизнь вообще полна сюрпризов. Что она, действительно, так зациклилась на этом обкоме? Ведь папа прав, говоря: «Вера, нельзя цепляться за то, к чему ты пока еще только стремишься. Жить надо в режиме „здесь и сейчас“».

Опыт подсказывал, что Альбина Семеновна, в ярости от того, что Вера не выполнила ее поручения, поставит ей сегодня прогул, поэтому стратегически верно будет отправиться на работу, но Вера поехала в суд.

Если ее уволят, то большого смысла разводиться нет, она вполне может дождаться Мишу из колонии. Сколько ему дадут – пять, десять? Какая разница, время летит быстро. Дождется как-нибудь. Только вот что Славику говорить? Миша сказал, что виновен, но ребенку лучше не знать, что его любимый батя – вор. Осужден по ложному обвинению? Поверит ли? Ведь у всей безотцовщины папаши или мертвые летчики, или сидят ни за что.

Придется Вере посоветоваться с собственным папой, который вечно все сделает не так, и получится именно так, как надо.

Устроившись на своем обычном месте между Мишиными родителями, Вера, с самого начала не вникавшая в суть процесса, приготовилась смотреть на мужа и думать о том, какое бы найти приличное место работы после того, как ее с треском вышибут из обкома, но вдруг расслышала знакомую фамилию. Судья вызвала Мишиного начальника цеха Родионова.

Вера насторожилась.

Всем известно, что надо иметь поистине уникальные способности, чтобы вылететь из ПТУ за неуспеваемость, и Родионов-младший обладал ими в полной мере. Другие преподаватели натянули троечки, а Вера уперлась, сама не зная, зачем ей это нужно. Сын начальника цеха оказался в сложном положении, ибо ниже ПТУ падать некуда, а среднее образование получать надо, Веру уговаривали всем педагогическим коллективом, и, наверное, в конце концов она бы сдалась, но тут на медкомиссии в военкомате у парнишки признали олигофрению в степени дебильности, и вопрос отпал.